В это время он обычно или в саду, или у себя в кабинете. Никогда раньше не набиралась столько наглости, чтобы самой прийти к нему, но сейчас внутри меня все горело. Сжигало мне внутренности, и не было названия тому, что я чувствовала. Не было этому имени.

В кабинете Ахмада не оказалось, и я пошла в сад. Обычно он сидел там вечером на широкой низкой тахте, курил кальян и пил крепкий чай. Я часто смотрела из окна на то, как он подносит трубку ко рту, затягивается дымом и выпускает толстые кольца изо рта.

Я не признавалась сама себе, что наблюдать за Ахмадом стало моей вечерней привычкой. Перед тем как лечь в постель, я могла подолгу смотреть на его точеный профиль. Это все равно что видеть хищника неподалеку. Красивого, грациозного, невероятно величественного и в то же время смертельно опасного. Но вас разделяет дистанция, и хищник тебя еще не заметил, а значит, можно за ним наблюдать.

Но сейчас я не наблюдала…сейчас я шла к самому хищнику и хотела, чтобы он меня заметил. Шла и впервые не боялась.

Он меня не заметил. Сидел на своем привычном месте, освещенный красивым золотистым светом от фонарей, расставленных по кругу беседки. На эмире белоснежная шелковая галабея (длинная рубашка, в ней ходят дома арабские мужчины). Ворот распахнут, и мне видна мощная смуглая шея, босые ноги широко расставлены. В его руке трубка, и он подносит ее к чувственному рту, обрамленному аккуратно постриженной бородой, и выпускает клубки дыма. Рядом с ним на низком столике бокал, наполненный какой-то жидкостью.

Я сделала несколько маленьких шагов. Вся моя смелость куда-то улетучивалась. И я… я начинала понимать, что невольно любуюсь его профилем. Таким четким, красивым, на темном фоне даже издалека мне видно, насколько у него длинные ресницы и густые брови, ровный нос и чувственный полный рот. Его волосы треплет легкий ветерок, и они падают ему на лоб и на скулы. У эмира красивые черные, шелковистые ровные пряди волос. Густые и непослушные. И я вдруг ощутила странное желание коснуться этих волос, зарыться в них пальцами, как тогда на природе…

И я вдруг явно ощутила, что все эти дни и ночи, пока он не приходил, мне его не хватало. Это какая-то скрытая тоска, от которой самой становится стыдно. Стыдно перед собой, потому что я должна его ненавидеть, должна презирать всеми фибрами своей души, а вместо этого я стою здесь и…замираю, думая о том, как невероятно он красив. Меня переполняет что угодно, только не ненависть…или нечто похожее на нее. Только это другое. Это…Я не хотела себе признаваться. НЕ хотела произнести вслух, не хотела осознать, что это ревность. Вот от чего мне больно. Меня трясет от мысли, что Лами станет его женой…трясет, и мне больно так, словно внутри в сердце врезаются лезвия и кромсают его на куски.

Резко обернулся и заметил меня, а я замерла, глядя на обезображенное ожогом лицо и…понимая, что даже этот ожог не портит его невероятной красоты. Глаза эмира горят, он смотрит на меня пристально, словно не веря сам себе.

– Почему не спишь?

Втянул дым и выпустил в мою сторону.

– Пришла поговорить.

Брови удивленно взметнулись вверх.

– Поговорить?

– Да.

– Ну говори, если пришла и осмелилась без разрешения.

– Я знаю, что ты женишься…

Резко опустил руку с трубкой и взметнул на меня острый, пронзительный взгляд.

– Тебя это не касается!

– Касается.

От моей дерзости стало самой страшно, и я судорожно сжала руки, пряча ладони одну в другую.

– Разве я не твоя жена и не имею право знать о твоих решениях?

Усмехнулся.

– Нет, Аллаена. Ты не моя жена. По нашим законам. И прав имеешь, как та собака на заднем дворе.

Не только не отрицает, но и оскорбляет меня, вгоняет мне в сердце острые занозы. Такие острые, что они причиняют невыносимую боль.

– Тогда зачем я тебе? – спросила и ощутила собственное ничтожество. Ощутила, как будто меня только что отхлестали по щекам до крови.

– Кажется, я никогда не скрывал, зачем ты мне. Трахать. Я сказал тебе об этом в первый же день. С тех пор ничего не изменилось.

Я выпрямилась, чувствуя, как снова задыхаюсь от боли от обиды. Меня не просто трясет, меня лихорадит, и я не могу скрыть слезы, не могу их удержать, они покатились по моим щекам. У меня сейчас просто разорвется все внутри от этого страдания, причиняемого его жестокими презрительными словами.

– Я…я думала, что стала чем-то большим для тебя.

– Большим? – он расхохотался так мерзко и унизительно, что мне захотелось вцепиться ему в лицо. – После того как сбежала с моим сыном, и только одному дьяволу известно успел ли он вставить тебе по самые яйца или все же не успел!

– Ты знаешь, что нет! Между мной и Рамилем ничего не было с тех пор, как ты…как ты женился на мне. Или как там у вас это называется…расписался со мной!

– Откуда я знаю? Только потому, что ты сказала?

Резко встал напротив меня и отшвырнул в сторону кальян.

– Ты видел…сам.

– Да…видел! – ответил и взметнул руку, но вместо удара опустил ее на мою шею и провел вдоль нее вниз к ключицам, лаская. Эта ласка не сочеталась со злым, колючим взглядом подернутых дымкой алкоголя глаз, – Именно поэтому ты живая до сих пор.

– Она ждет твоего ребенка? Это правда?

Вблизи на меня пахнуло спиртным и мятным дымом от кальяна.

– Еще раз потребуешь от меня отчет – накажу!

– Я тебя не боюсь!

– Правда?

Дернул резко к себе, вжимая меня в свое тело и выкручивая руку за спину так, что от боли потемнело перед глазами.

– Потому что я пока не заставил тебя бояться… Но клянусь, ты узнаешь, что такое страх, если еще раз придешь ко мне со своими наглыми вопросами.

– Ты…ты, правда, женишься на ней? Ответь! Просто скажи мне правду!

– Да! А теперь пошла вон. Я хочу побыть один.

Оттолкнул и упал обратно на кушетку, притягивая к себе кальян, вдыхая дым и закатывая глаза от удовольствия. Обратно к дому я шла, сдерживая и глотая слезы…нет, я не шла к себе в комнату. Я шла к той, от кого надеялась получить ответы. К Азизе.

Распахнула дверь ее спальни, примыкающей к моей комнате, подошла к ее постели, когда она распахнула сонные глаза.

– Ты как-то говорила, что у него…были женщины. Продажные. Любовницы или кто они там.

– Госпожа…

– Отведи меня к той…кого он посещал чаще всего.

– О Аллах…зачем?

– Ты знаешь, кто она?

– Нет!

– Узнай! И отведи! Мне надо поговорить с ней!

Мне хотелось видеть, как она живет. Его любовница. Было ли это ревностью? Скорее да, чем нет.

Я осознавала, что при мысли о том, что у него есть другие женщины, мне становится неприятно, даже больше. Я невероятно злюсь только от одной мысли об этом.

Азиза меня вывезла, переодев в собственную одежду. Мы обе закрыли лица, надели хиджаб. До города нас отвез слуга по имени Абдулла. Пока ехали, мы молчали. И это не вызывало удивления. В доме Ахмада ценилось молчание. Это я уже поняла. Никто много не разговаривал. Слуги молчаливые, водители, охрана. Как будто их нанимают на работу с главным условием – молчать.

Нас высадили в центре города, а дальше мы пошли пешком. Очень долго. По узким улицам, по закоулкам. Я почему-то думала, что его девка живет в роскошном особняке, как живут любовницы богачей, но я ошиблась.

Азиза привела меня в ужасно бедный район. Повсюду сновали полуголые ребятишки, слышалась музыка, рокот человеческих голосов, крики неподалеку с рынка.

– Пахлава! Заходи! Самая дешевая пахлава!

– Ткани и ковры из самой Персии. Ты такого не видела.

– Хозяйка, заходи. Орехи, сухофрукты.

Азиза взяла меня за руку и потянула в сторону очень узкой улицы, туда, где с маленьких балконов свешивалось постиранное белье и разносился запах дешевого стирального порошка или мыла.

– Куда мы идем?

– Она больше не его любовница. Она прячется…

– От кого?

– От Самиды. Она приказала избавиться от нее.

– Откуда ты все знаешь?

– Азиза много слушает, внимательная, любопытная. А еще Азиза умеет дружить с людьми.