Заметив краем глаза, что ко мне с выражением отвращения на лице снова приближается Эшби, я закрыл шкафчик. Он протянул мне журнал регистрации приходов и уходов: старомодный гроссбух, по странице на каждый день. Кажется, в «Нортерн Пайонирс Банк» любили старину, новые веяния их не коснулись. Приходя и уходя, служащие расписывались, а ровно в девять часов и в половину шестого Эшби проводил красную линию. Миссис Риштон часто расписывалась одной из первых утром и уходила последней вечером, являя собой образец добросовестности. В день своей гибели она была двенадцатым человеком, расписавшимся после 5.30, то есть никуда не спешила.
– Вы удовлетворены? – спросил Эшби.
– Нет. Я хотел бы поговорить без свидетелей с двумя сотрудниками – с самым молодым и самым старшим в вашем отделе. – «Должен же я как-то их выбрать», – добавил я про себя.
Эшби озадаченно посмотрел на меня, отвел в свою клетушку и пригнал самую молодую особу: худощавую очкастую женщину лет тридцати, похожую на мышку. Присаживаясь, она нервно прикрыла рот рукой, а потом представилась как миссис Ренфру. Согласно словам миссис Ренфру, миссис Риштон была ходячий эталон – всегда была очень вежлива, очень спокойна, никогда не флиртовала с коллегами-мужчинами. Я поблагодарил ее. Когда передо мной села вторая дама – плотная особа лет сорока пяти с полным круглым лицом и пронзительными глазами, я сразу почувствовал, что имею дело с совершенно другим человеком.
Она облизала губы и сразу заговорила о деле, без всяких наводящих вопросов:
– Я не могла не слышать, что говорил вам мистер Эшби и миссис Ренфру, – спокойно начала она, складывая руки под угрожающего размера бюстом и поудобнее усаживаясь на стуле. – Меня зовут миссис Дэвидсон, Кэролайн Дэвидсон, и я боюсь, что перед вами нарисовали совершенно неверную картину. Мэгги Ренфру, конечно, была приятельницей Глории, но Эшби знает гораздо больше. Он всегда вертелся вокруг стола Глории и любил наклоняться над ней. Она никогда не застегивала верхнюю пуговицу на блузке. – Я не мог не отметить, что блузка самой миссис Дэвидсон застегнута наглухо, подвергаясь серьезному испытанию на прочность.
– Глория ведь любила мужчин, правда?
– Если можно немного посплетничать, я бы сказала, что да, – произнесла миссис Дэвидсон с видом человека, выполняющего свой гражданский долг. – Она скрывала и свой возраст, и многие другие вещи. Конечно, она только дразнила Эшби, чтобы не терять навыка. Для меня это было очевидно. Здешние мужчины с их жалованьем ее не интересуют.
Я подбадривающе улыбнулся, и она продолжила. Она была явно разочарована, что я не записываю ее слова, но очень торопилась поведать свою историю.
– В начале сентября Глория легла на операцию, сказав нам, что ложится в офтальмологическое отделение «Ройал Дженнер» – знаете, есть такая частная клиника в Лондоне. Когда она вернулась через две недели, у нее были синяки под глазами – с обеих сторон, но сильнее справа. Никаких других следов не осталось. Ей как будто было больно говорить, хотя тут разговоры и не поощряются. Она почти не могла шевелить губами.
– Одну минуточку, – прервал ее я. – Разве вам не разрешается разговаривать друг с другом? Мне казалось, в исследовательской работе необходимо совещаться.
– Нам не разрешается говорить о своей работе, даже с коллегами. Все строго конфиденциально.
– Значит, вам неизвестно, над чем работала Глория? – разочарованно спросил я. Это была большая неудача.
– Нет, но я знаю, что это был какой-то крупный проект, и он страшно ее занимал. – Кэролайн Дэвидсон смотрела на меня, пока я осмыслял сказанное.
– А что означают эти экологические лозунги? Давно они появились?
– Нет, она повесила их где-то накануне Рождества, – ответила Кэролайн. Я помолчал, переваривая и это.
– Вы сказали, что Глории было трудно говорить…
– Однажды, вскоре после ее операции, я столкнулась с ней вон там, возле ксерокса, и увидела у нее под правым ухом каплю крови. Это было самое жуткое, что мне доводилось видеть в жизни. – Я посмотрел на нее, ничего не понимая. – Она сорвала шов, вот что это было такое, – пояснила моя собеседница. – Глория делала пластическую операцию, и ей пришлось показать мне следы. За каждым ухом у нее остались два параллельных шва, следы от надрезов, – и один разошелся. У нее было множество швов под волосами, совершенно незаметных, и под каждой бровью, тоже сделанных очень ловко. Она горстями глотала анальгетики и пенициллин.
– Вы дали мне очень подробную информацию, – похвалил я ее. Тактом и обаянием Кэролайн Дэвидсон больше всего напоминала ротвейлера, но в эффективности я отказать ей не мог. В конце концов, расследование – ее профессия.
– Она сказала мне, что хирург взял с нее всего восемь тысяч фунтов – гораздо меньше полной цены, – потому что она такая красавица! Вы можете себе такое представить? По-вашему, это похоже на правду?
– Вы рассказывали об этом кому-нибудь? – спросил я.
Она отрицательно покачала головой.
– А вы не можете сказать, не выносила ли Глория из банка каких-то материалов? В тот, последний день или раньше. Каких-нибудь бумаг, папку?…
– Что вы, наши сумки тщательно проверяют. Хотя она, конечно, могла засунуть что-нибудь под белье. Эшби пока еще не раздевает нас, хотя, наверное, делал бы это с радостью.
– Что-нибудь еще, Кэролайн? – подтолкнул ее я, не желая прерывать поток ее откровений.
– Я уверена, что Глории было не тридцать пять лет, как она утверждала, а примерно столько же, сколько и мне. – Кэролайн смахнула с груди невидимую ниточку.
– То есть?… – Я мягко улыбнулся.
– Назовем это немного за сорок, мистер Кьюнан. Или можно называть вас Дейвид?
Я благодарно пожал руку Кэролайн Дэвидсон и закончил нашу приятную беседу. Выходя, я еще раз заглянул в журнал регистрации – указанные Дэвидсон даты отсутствия Глории подтвердились. Ревнивая старая перечница говорила правду.
Эшби молча сопроводил меня к выходу из банка.
– У вас есть отдел, работающий с валютой? – спросил я.
– Разумеется, – процедил он сквозь зубы. – Мы покупаем и продаем большие объемы для наших клиентов. Это одна из услуг, предоставляемых банком. Но Глория Риштон не имела к этому отделу никакого отношения. Почему вы спрашиваете? – Он окатил меня злобным взглядом.
