Изогнувшись, я сумел упереться ногами ему в живот и отпихнул его вместе с подвижным креслом к двери. В тот же момент я наконец освободил руки. Вертолет развернулся на сто восемьдесят градусов, и я понял, что мы с огромной скоростью приближаемся к земле. Нагнувшись, Гордон стал шарить по полу, чтобы поднять пистолет. От его пальцев до рукоятки оставалась пара сантиметров. Он сбросил мешавший ему ремень безопасности, наткнулся пальцами на правую грудь Сандры, но она была слишком тяжела. Чтобы отвлечь его внимание, я схватился за рычаг управления.

– Прекрати сейчас же! – закричал он. – Ты убьешь нас обоих! – Я дернул ручку на себя, и Гордон вылетел в раскрывшуюся дверь кабины, как пробка из бутылки. В руке он держал бронзовый бюст. Я видел, как он падает – сначала переворачиваясь, а потом головой вниз.

Освободившись от ремня, я наклонился к щитку, не имея ни малейшего понятия, что делать. Я снова продвинул рычаг вперед, и движение вперед возобновилось, хотя вертолет не переставал вращаться вокруг своей оси, как волчок. Без педального управления вращающий момент главного пропеллера уже не компенсировался хвостовым. Земля стремительно приближалась, но после полученных от Гордона тумаков я словно плавал в каком-то тумане. Мне было почти все равно.

Я поэкспериментировал с педалями и отвел рычаг в самое дальнее положение. Машина продолжала вращаться, как сикомор. Подо мной неестественно ярко зеленело поле. Несколько домиков, еле заметные узкие дорожки. Потом земля завертелась у меня перед глазами еще быстрее, чем на карусели. Я летел навстречу смерти, но почему-то оставался спокоен. Вероятно, я потерял сознание до удара о землю.

Очнувшись, я обнаружил, что смотрю на мрачное небо через разбитый верх кабины вертолета. Я сидел, с какой-то необычайной силой вдавленный в свое кресло, к которому по-прежнему был пристегнут ремнями, под углом сорок пять градусов к горизонтали. С трудом я отстегнул ремни, которыми Гордон хотел меня обездвижить. Я был весь в синяках, а левую руку почти не чувствовал. Дверь справа от меня был открыта. Я выполз в нее – и понял, что сделал это очень своевременно: вертолет медленно погружался в болото. Я стоял на зыбкой почве, на одном из остатков Чэтского болота, некогда покрывавшего весь юг Ланкашира. Оно-то и спасло мне жизнь. Двигаясь словно по батуту, я побрел прочь. Почва выдерживала мой вес, но шагать было трудно, а на мокрой траве оставались глубокие отпечатки. Вертолет уже почти совсем затонул.

Вдалеке послышался вой пожарной сирены. Должно быть, я ошибся, полагая, что падаю на необитаемое место. Разумеется, таких в Англии давно уже нет. Видно, кто-то увидел падающий вертолет и вызвал спасателей. То ли под действием шока, то ли по природной глупости – не знаю, но я решил, что не желаю быть спасенным: придется опять отвечать на кучу вопросов. Я огляделся в поисках убежища. Поле было плоское как блин, и я пробрел, наверное, не одну милю, со страшной болью в плече, пока земля под ногами не стала похожа на твердь. Здесь я и залез в глубокую канаву с рыжеватым ручейком на дне. Устроившись так, чтобы не сползать в воду, и отдышавшись, я осторожно выглянул и посмотрел в ту сторону, откуда пришел. Ярдах в пятистах от меня торчал нос вертолета; на горизонте виднелось несколько пожарных машин. Глухо урча дизельным двигателем, к группе пожарных по болоту полз трактор на огромных гусеницах.

Сидя в канаве, я соорудил подобие перевязи для левой руки из ремня кожаной куртки Гордона. Над болотом дул холодный ветер, но куртка прекрасно согревала, и, наблюдая, как крошечные фигурки вдалеке подбираются к тонущей машине, я начал клевать носом. Они привязывали к вертолету тросы. Это напоминало спасение на море, только роль буксиров выполняли пожарные машины. Наверное, я все-таки заснул, потому что когда открыл глаза, уже стемнело. Я посмотрел на часы. Они показывали половину второго – вероятно, остановились во время падения. Попытка пошевелиться вызвала адскую боль в руке. Без сомнения, это был перелом, но, слава богу, закрытый. Я приготовился продолжить путь.

Скоро я выбрался на узкую дорогу, ведущую, как гласили дорожные знаки, к ферме «Мосс». Я поплелся по ней, не имея ни малейшего представления, в какую сторону иду. Время от времени мимо проезжали машины, но то ли водители не замечали меня в темноте, то ли не желали подбирать сомнительного путника. Вдоль дороги росли кусты боярышника, и меня очень тянуло расположиться в них на ночлег.

Окрестности представляли собой вовсе не пустынные поля, как мне показалось с воздуха, а богатые фермы. По обеим сторонам дороги на жирной, плодородной земле росли овощи.

Я шел дальше. Начался дождь. Через некоторое время я увидел впереди высокий откос трассы М-62 и вышел на магистраль А-57, обсаженную пирамидальными тополями. Я проковылял мимо большой фабрики и нескольких домов с террасами, и в конце концов вошел в центр Эрлама – промышленного городка, выросшего вокруг сталелитейного завода. Завод, разумеется, не действовал, – как все в округе, сердито подумал я, пытаясь найти работающий телефон-автомат.

Оживленная главная улица представляла собой участок шоссе, связывающего Манчестер с Уоррингтоном.

Я позвонил Джею домой. Услышав мой голос, он не сразу пришел в себя от изумления, а когда понял, что это действительно я, немедленно согласился за мной приехать. Я был очень рад, что он не успел заявить в полицию. Несмотря на то, что он собирался надеть синюю униформу, привычка к скрытности его не покидала. Я сказал ему, чтобы он высматривал заметную коричневую куртку, а сам прислонился к стене магазинчика хозяйственных мелочей.

Куртка давила на плечи так, что я ощупал правой рукой оба кармана, чтобы проверить, нет ли в них кирпичей.

Кирпичи имелись. Один из них представлял собой плотную пачку купюр по пятьдесят фунтов, завернутую в полиэтиленовую пленку. Хитрюга Гордон хотел, чтобы у полиций не осталось никаких сомнений в том, чье именно тело обнаружили в разбитом вертолете. Эта подробность должна была убедить спасателей, что труп принадлежит Джейку Гордону. Кроме того, я нашел паспорт, стальной браслет и зажигалку с выгравированным на том и на другой именем Гордона и несколько сигар его любимых сортов.