-- Яко труба, -- шептал он. -- яко труба архангельская... Посмотрим!

... В церковь народа набралось очень много: любопытно было посмотреть на "большого муллу".

-- Ал-херей, ал-херей! -- кричали по селу нагайбачки.

И быстро говорили друг другу что-то по-татарски.

Русское население пришло все целиком, разодетое по-праздничному. Служение совершалось очень торжественно. Батюшка некоторые молитвы прочитал по-татарски и это понравилось владыке. Понравился ему и хор: голоса были подобраны на славу! Но хором управлял Громов... А тот человек, которого звали с гор, так и не явился. И владыка нервничал. Он даже раза два резко оборвал священника, отчего тот густо побагровел и вид у него стал растерянный.

Служение подошло к концу.

Уже владыка вышел и стал лицом к народу, чтобы сказать свое архипастырское наставление. Темное лицо его было сердито и недовольно, а брови непрерывно двигались. Внезапно в это время на площади, за окнами церкви, возник смутный говор и шум... и быстро вырос как бы в гул сраженья. Слышались крики, вперемешку татарские и русские слова. Раза два что-то рявкнуло, прорычало.

И вдруг крики и шум заглушил густой рёв, как бы исходивший из львиной пасти.

-- Шир-р-р-ре бе-р-ри!

Хмурое лицо владыки расцвело, распустилось в улыбку, брови поднялись и стали, как дуги.

-- Что это? -- тихо спросил он, прислушиваясь.

Священника как бы поражал медленный удар.

-- Владыка...

Голос его сорвался.

-- Это... это...

-- Он? -- также тихо спросил владыка.

-- Да, это он... Икотов... регент, про которого я...

Владыка сделал перед собою властный жест рукой.

-- Привести его сюда!

-- Владыка! -- бросился с клироса от окна ключарь.

Подбежал и почтительно согнулся:

-- Этот человек в невозможном виде: пьян, буен... и растерзан!

Владыка вспыхнул и резко повернулся.

-- Я сказал! Позвать!

Все пришло в движение, заволновалось.

Кто-то бежал и расталкивал народ, кто-то кричал. Сторожа без толку суетились. Духовенство шепталось и, вытягивая головы, тревожно смотрело на церковную дверь, за которой как бы тяжко вздыхал побеждённый и связанный лев. И вот, во всю величину распахнутой двери, словно нарисовался портрет громадного человека с большим багровым лицом, круглыми, очень выпуклыми, дикими глазами и ярко вздувшеюся красной жилой на лбу. Вокруг головы его как бы пылало пламя взбитых рыжих волос, и это пламя, бородой и усами, ниспадало на широкую выпуклую грудь. Его тащили, подталкивали, а он упирался и словно застрял в дверях. Казалось, его тащила целая толпа лилипутов. А он, не глядя, только отстранял их рукой и, вскинув голову, и слегка опустив нижнюю губу, словно выпив чего-то кислого, смотрел в ту сторону, где стоял владыка.

-- Отпустите его!

Голос владыки прозвучал властно, но мягко.

-- Человек божий, подойди сюда.

Beликaн тяжело двинулся, не спуская взгляда своих воспаленных глаз с лица владыки. Толпа расступалась перед ним широкою улицей. Он подошел, встал перед владыкой и с глухим вздохом повалился ему в ноги.

-- Встань! -- сказал владыка.

Но он не вставал.

Среди глубокого молчания владыка повторил с ласкою:

-- Встань!

Тотчас священник и Северозападов с двух сторон подскочили к нему, чтобы помочь исполнить волю владыки. Но, отстранив их рукою, он поднялся сам, с лицом смущенным. И снова спутанные волосы его, подобно пламени, метнулись перед владыкою.

-- Владыка, -- сказал он.

Подобно легкому раскату грома прозвучал его голос по церкви.

-- Владыка! Я грешник... грешник окаянный, не дерзаю смотреть в лицо твое!

И он снова хотел грохнуться в ноги.

Но владыка быстрым движением руки остановил его.

-- Человек божий, как зовут тебя?

-- Леонтий.

-- А по отчеству?

-- Михайлович.

-- Слышал я, Леонтий Михайлович, и сам чувствую, что одарен ты от Господа талантом многим.

Он помолчал.

-- Спой мне что-нибудь.

-- Владыка, у меня... -- растерянно бормотал великан, -- у меня сегодня... голос...

-- Ничего! Спой, спой для владыки.

Он обернулся к благочинному.

-- Дайте ему спеть "Иже Xерувимы " Бортянского. Ноты дайте.

Но великан поспешно сказал:

-- Я и без нот наизусть знаю.

Он стоял перед владыкою, странный  и нелепый в своей растерзанной одежде, с лохматой головой, еще недавно хмельной, но уже протрезвившийся от неожиданного приключения. Он смотрел растерянно и испуганно. Но, когда начал петь, сначала голосом хриплым и неуверенным, он как-будто позабыл обо всем на свете. Голос крепнул, рос, становился чистым, звучным и поражал своей красивой силой. Стали отзываться окна и звякать в унисон какие-то металлические предметы. Как-будто вздрагивала и, вздыхая, затихала сама церковь, слишком маленькая для громовых волн его голоса.

Владыка слушал, склонив голову, недвижный.

Молчание царило некоторое время в церкви, когда певец кончил; владыка, повернувшись с растроганной улыбкой к благочинному, произнес потихоньку;

-- Я чувствую себя на небесах: так ангелы поют славу пред престолом Божьим!

Благочинный задумчиво опустил глаза.

Владыка ласково взглянул на певца.

-- Женат? -- спросил он.

Тот взглянул удивленно.

-- Нет, владыка.

-- Женись. Даю тебе две недели сроку. Через две недели явишься ко мне. Посвящу тебя в протодьяконы.

При этих словах по церкви пошел легкий шумок, а Северозападов, как от змеи, отскочил от великана и горделиво-гневной походкой отошел сначала на клирос, а потом в алтарь. Великан же, пораженный и растерянный, смотрел на владыку, не веря слуху своему.

-- Владыка, -- сказал он тихо, -- я необразованный.

Владыка улыбнулся.

-- У тебя дар Божий.

Тогда великан грохнулся в ноги владыке и неистово закричал с буйными слезами в голосе:

-- Владыка, владыка святый, я недостоин! Я грешник... грешник от юности моей... и умру грешником!

-- Раскайся.

-- Не могу... владыка святый!

Он кричал, как бы в отчаянии, повергнутый у ног владыки, не поднимая лица.

-- Я пьяница... пьяница, владыка святый, разве вы не видите?!

И замолк.

Слова в церкви наступило молчание.

Владыка тихо сказал.

-- Это -- слабость художественных натур, что ж сделаешь. Но я буду молиться за тебя и возьму тебя на свое попечение, Бог даст, и исправишься.

Благословил его, лежащего:

-- Встань и исполни волю владыки. Только вот фамилия твоя... как?

-- Икотов.

-- Неудобная. Отныне ты будешь...

Улыбнулся.

-- Авимелехов!

И, как-бы вспомнив что-то, повернулся к священнику.

-- А где ваша дочь, батюшка?

-- Здесь, владыка.

-- Она девица?

-- Да.

-- Позовите ее сюда.

Когда черноглазая нагайбачка, вызванная из толпы отцом, подошла к владыке, он ласково кивнул ей головою и сказал:

-- Дочь моя, назначаю тебе в мужья этого человека.

Как бы ожидая ответа, смотрел на нее.

Она взглянула с ужасом, губы её дрожали, но не могли произнести ни слова.

Владыка обратился к Авимелехову.

-- А тебе назначаю ее в жены.

За все время великан не был поражен так, как в этот моменты все лицо его вспыхнуло и загорелось неудержимой радостью. Он робко взглянул в сторону девушки и неуклюжим жестом сталь приглаживать волосы.

Владыка приказал священнику, растерявшемуся от радости, не замедлить совершением брака и подготовкой Авимелехова в дьякона, широким жестом благословил народ.

И уехал.

* * *

... Из Авимелехова вышел великолепный протодьякон, -- гордость владыки. Слава о нем гремела далеко. Даже черноглазая нагайбачка, много плакавшая до брака, примирилась с ним и полюбила своего неуемного мужи. Бросил он и пить под неусыпным влиянием владыки, не спускавшего с него глаз. Но раза два-три в год, особенно весною, он впадал в великую тоску и предавался буйному запою. Он тосковал по горам, уходил из-под всех запоров, блуждал по улицам, ища простора, сражался с фонарями, выворачивая их из тротуаров, и с открытой грудью шел на полицейских.