В кабинете царит сумрак, но форточка открыта, и Неробов подходит поближе вдохнуть свежего воздуха.

– И это ваша единственная версия? Серьезно? – рокочет начальственный голос, все разгоняясь. – Вы отпускаете единственную подозреваемую, хотя у вас нет другой версии.

– Почему нет? По убийству работает подполковник Башаров, это его вотчина, заказные убийства.

– Как это удобно, все свалить на товарища. А самому можно не работать.

– Мне удобно. Только не я это придумал, что заказные убийства берет он. На текучку Башарова никогда не бросают.

– И сколько заказных убийств он закрыл? Я скажу! Ноль. Так что лучше вы подключайтесь и колите эту Полевую.

– Мне это неудобно по этическим соображениям. Она моя подруга.

Это признание и услышала Кукшина, которая зашла спросить, принести ли кофе. До чего же пронырливая особа. Мало ей подслушивать. Так нет, собственными глазами желает посмотреть. В ее присутствии Маковцев сразу повышает голос:

– Давайте, это я буду думать, что удобно, а что неудобно. С ней будут работать ваши коллеги, для вас другое поручение. Найдите оружие, из которого сделал выстрел подлый убийца. Не простим ему смерть нашего дорогого Павла Александровича. Правда, Вероника Андреевна?

Секретарша стоит как вкопанная.

Неробов готов прослезиться от такой прочувственной речи. Еще вопрос, не Маковцев ли навел. Не подвернись ему эта должность, выгнали бы его из органов. Кстати, надо бы поинтересоваться деталями.

– Вячеслав Михайлович, а что я могу сделать?

Тут до Маковцева доходит, что при служебном разговоре присутствует посторонний, и он отсылает секретаршу.

– Вас аттестовали как мастера агентурной разработки. Полевую завербовали. Так что пройдитесь по своим каналам и доставьте пистолетик мне – в коробке с красной ленточкой. – Вячеслав Михайлович смеется своей шутке. – Сами-то ничего не можете без подсказки.

Если Неробов и ждал подходящий момент, то вот он.

– Что это? – Маковцев машинально берет служебную записку из его рук.

– То, что на сей день удалось доказать. Дубровин стал жертвой мошенничества, организованного его коллегами. Приложения готов предоставить по первому требованию. Показания секретарши Дубровина, бронировавшей отель, ночного сторожа, опознавшего сотрудника спецслужбы. Кстати, вы еще не дали объяснений по поводу привлечения отряда по антитеррорру. Всё это для того, чтобы сфабриковать дело против полковника Дубровина, принципиального защитника нашего города.

– Что?

– Или мне отправить эти материалы сразу в службу собственной безопасности? Башаров будет не в восторге, но ведь я могу прямо его областному руководству передать. Пусть там узнают, какие методы практикует следственный отдел у них в районе.

Входит секретарша, приносит кофе. Маковцев вкрадчивым голосом говорит:

– Спасибо, Вероника, мы уже поговорили. Больше не буду вас беспокоить. А кофе вы оставьте. Я выпью.

О строптивом Неробове он наслышан, поэтому и в бригаду его не включил, вменяя тому близкую дружбу с подозреваемой, хотя факт близости является недостоверным. Рассчитывать на понимание Неробову не приходится, надо работать с тем, что имеет. Тем более, что капитан Абросимов в группе задействован, и от него информация поступает без задержки.

Теперь надо подождать. Неробов представляет, как после такого пресса он вырисовывается в кабинете у Маковцева и говорит: «Давайте я на вас поработаю, а то у меня пятно на профессиональной репутации, да и вообще, мне в подполковники пора». Ну и как это будет выглядеть?

– Чего ты там про ширинку говорил? – говорит Абросимов, переговорив с майором Журавлевым. – Он говорит, что ты совсем спятил, Ильич.

– А ты как думаешь, Андрюша?

– Что ты никогда ничего не делаешь просто так. А, неважно…

– Задумывалось как насмешка, но не получилось. Значит, он посчитал это как знак деградации? Плоский юмор, недовольство и брюзжание.

– И еще он сказал, что утром тебе стало плохо. Лицо побелело, и ты чуть не упал.

– А он молодец, наблюдательный. Ловко всё обставил. Только ведь и мы из этого пользу извлечём. Недооценка противника чревата провалом. Ладно, потом сам поймешь.

Так что сейчас Неробов со сцены уходит, предоставляя действовать адвокату Джагаеву, который сражается за репутацию музейного работника Виктории Полевой. По судебному решению в качестве меры пресечения в отношении подозреваемой избирается домашний арест. А это значит, что у Неробова есть два месяца, чтобы доказать ее невиновность.

– Нам повезло, что ее дело так быстро рассмотрели в суде, – говорит защитник Полевой. – С вами приятно работать, Николай Ильич, а вот про клиентку так не скажу. Если не секрет, кем вам приходится мадам?

– Мы с ней в фазе друзей детства, – отвечает тот.

Тем временем к двери приходит Александрова и кричит:

– Не пора ли к столу? Пора резать тортик.

Неробов кладет трубку:

– А ты молодец, ловко все с судьей провернула. Настоящий переговорщик. Не только человека спасла, но еще и с пользой для следствия поработала. Теперь эта Полевая… короче, спасибо огромное.

– Хорошо, я передам маме.

А мама у нас кто? А мама у нас судья.

Потом и Гришина подключается:

– Сколько можно работать?! Некогда чай попить.

Неробов расцветает от женского внимания. Теперь бы с Викторией разобраться. Что-то адвокат не весел: одну угрозу отвёл, но пользы пока не принёс. Неужели в Вике дело? Она всегда была с придурью, что-то на сей раз выкинула? Хоть в охранники к ней иди. Прямо сейчас надо и ехать.

И похвалив угощение, Неробов срывается в Юрьевец.

Полевая проживала в частном доме, соседствующим с музеем двором, где была разбита клумба с подснежниками и пролесками. Место для них было выбрано очень удачно: крохотные луковички давали побеги под лучами солнца, а соседние постройки защищали их от холодного ветра с реки. Половина местных жителей ходили в музей, чтобы посмотреть, не зацвели ли там подснежники и не запоздает ли весна.

Прием посетителей для Виктории ограничили решением суда, вот и он не входит в число лиц, которые имеют к ней доступ.

Неробов молчит и покусывает ус. Он не следователь, не дознаватель и не относится к контролирующим органам. Он не может позвонить поскольку она может использовать телефонную связь лишь для вызова аварийно-спасательных служб в чрезвычайных ситуациях, для вызова скорой помощи, для общения со следователем, судом и контролирующим органом.

Когда открывается дверь, он не может не переступить порог.

– Я привез продукты.

Вызов доставщика ей разрешен, но на улице о многом не поговоришь. В отношении ее квартиры применяется аудиовизуальный, электронный и иных технических средств контроль, однако Виктории на это плевать. Она сразу пускается выяснять отношения.

– Ты ведешь себя так, Коля, словно я провинилась перед тобой. В чем? Или для следователей вообще безвинных людей не бывает? Тогда я рискую никогда перед тобой не оправдаться.

– А ты попытайся помочь следствию. Не всё же мне на себе тянуть, надо и тебе оказать содействие.

И тут она срывается. Слишком часто она слышит призывы о помощи, вот и не выдерживает.

– А я кто, чтоб тебе помогать, агент под прикрытием? Я работник культуры, а телефонные мошенничества – это ваш профиль. Люди из-за вас страдают.

– Чего там про икону, Вик? – пора направить разговор в мирное русло.

– Там много чего было, золотая и серебряная утварь, церковное шитье, резьба по дереву. Короче, знали, за что меня дергать. Я сначала отказалась. Раз такая ценная коллекция, пусть спецов из центра вызывают, предложила им одного московского эксперта. Нет, говорят, нам для предварительной оценки и дальше бла-бла-бла. Дала им себя заболтать, согласилась, приехала. Я вообще-то рисковая.

– Это я знаю. А Дубровин тут при чём?

И тут Вика начинает ржать:

– В смысле?

– Он что, подбивал к тебе клинья? Не томи, выкладывай!

– Почему-то никто не верит.