– Ни с кем. Возможности не было.

– Чайник, – определил тощий.

С горы низвергся душераздирающий гром, по склону покатилась каменная мелочь. Мадж отпрянул в сторону, беспокойно оглядывая ненадежные высоты.

– Ну вот, опять, – пробормотал сидящий.

Вожак смущенно посмотрел на вновь прибывших.

– Вот что, ребята, мы конкретно сожалеем насчет не слишком радушного приема, но и вы поймите: последнее время дела у нас не клеятся. Я – Волк. – Он обернулся к товарищам. – Это Шплиц, а карлик под деревом – Ядерный.

– Че, запредельные имена? – проворчал Мадж.

– Чтоб ты знал, мохнатый приятель, – они нам не от рождения даны. – Ядерный провел ладонью по своему черному «ирокезу». – Это ж надо – язвительный выдр! Оба-на, приехали!

Мадж не был застигнут врасплох, когда из глубин его сознания влажным, губчатым комом всплыла догадка.

– Джон-Том, это ж пена из твоего мира!

– Э, ты кого пеной называешь? – Шплиц нахмурился и повернулся к Волку:

– И почему – пена?

Тот пропустил вопрос мимо ушей.

– Мое настоящее имя – Джимми Газерс. Феликс Циммерман у нас на басе, а это Кенни Хилл – тарабань-в-барабан.

– Понятно.

Джон-Том ухмыльнулся. Куда бы ни занесла тебя судьба, ударников всегда узнаешь издалека. Они в любом социуме образуют прослойку с уникальными характеристиками. Чаропевец не удивился бы, услышав, что у них даже ДНК слегка отличается от обычных.

Если у шимпанзе ДНК на девяносто девять процентов – человеческое, то у барабанщика…

– "Панкреатический отстой", – гордо произнес Газерс.

Джон-Том недоуменно замигал.

– В смысле?

– Так наша группа называется. Конкретно, да?

Мадж одобрительно закивал:

– В самую точку.

И он спрятал меч в ножны.

– И как же вас угораздило здесь очутиться?

Сколь ни приятно было встретить соотечественников, Джон-Том решил соблюдать дистанцию. Пока он знал о них не больше того, что услышал, и не видел возможности отделить правду от вымысла. Осторожность – не помеха даже в обществе братьев по разуму, то бишь музыкантов.

– У нас, дядя, типа трехнедельный отпуск, – проворчал Хилл. – А что, разве не видно? – Он показал изнанку рубашки. – Гляди! Дранина от Пьера Кардена.

Газерс был еще скупее на объяснения.

– Конкретно, нас сюда занесло против нашего желания. А у тебя, по жизни, какая биография?

– Ну, мой друг уже сообщил, что я – чаропевец. Это такой волшебник, он применяет музыку в своей работе. А тут кругом уйма народу осталась без музыки. Даже у китов пропали песни. Как я понимаю, следующими будут птицы. – Джон-Том пожал плечами. – Я пытаюсь помочь. Есть основания считать, что причина неприятностей таится где-то здесь, на этом острове. – Он оглянулся, указал на темно-зеленый мертвый лес. – Между прочим, нас сюда привела бездомная мелодия.

Упомянутое облачко выплыло из укрытия. Члены ансамбля удостоили ее хладнокровными взглядами.

– На фа-диез смахивает, – сразу выдал заключение Циммерман.

– Не-а. – Хилл закрыл глаза. – Бемоль.

Газерс ухмыльнулся.

– Мои ребята – не из болтунов, но дело конкретно знают. – Улыбка исчезла. Лидер поднял руку, оставив между большим и указательным пальцами тонюсенький зазор. – Мы, дядя, по жизни были вот на столько от подписания контракта. Мелкая марка, захолустная студия, но все-таки – свой конкретный лазерник.

– И что вам помешало?

Джон-Том легко нашел в душе сочувствие к этим явно подавленным и растерянным музыкантам. Не будь у космоса совершенно особых планов насчет него самого, его судьба могла сложиться подобным же образом.

– Что помешало? – Хилл рассеянно сдирал кору с сучка. – Все запорол один чудик, наш солист. Вот так-то, дядя. Мы, типа, даем телевизионщикам первое интервью, презентуем свеженький клип, а Гольдблюм, урод, – ноль внимания на все. Знай себе пялится на смазливую ассистентку. Как только прощаемся с репортерами, он сваливает. «У нас разные взгляды на творчество» – вот и все, что мы от него слышим. Та крошка, ассистентка, шепнула ему на ухо какую-то белиберду, и она добралась до мозгов, прикинь. И как еще ухитрилась отыскать мозги в черепушке у Гольдблюма – вот вопрос! Я это к чему? А к тому, что где ты впритык к записи найдешь другого еврейско-вьетнамского солиста? Продюсер с каждым часом все смурнее, и надо хватать первого встречного, или, типа, хана контракту. Продюсер этот – вшивый радикал, ну, ты меня понимаешь. Ему или сразу все, или ничего никогда.

– Ну, мы и тиснули в «Войсе» объяву, мол, срочно требуется, и так далее, – огорченно добавил Газерс. – Эх, дядя, кто только к нам не просился конкретно! Да вот только маловато среди них певцов. А может, вся беда в том, что нас время поджимало.

– Еще как поджимало, – пробормотал Циммерман.

– Ну, короче, – продолжал Газерс, – объявился этот парняга. На вывеску – не Ален Делон, но и не чудище Франкенштейна. Ростом невеличка, не семи пядей во лбу, но мы решили, что для солиста это не главное. Короче, получаем мы длинный список его достоинств, и выглядит он будьте нате. Правда, будьте нате даже чересчур, но больше никто не клюет, да и со временем катастрофа. Ну, ты понимаешь. Мы собирались в понедельник первым делом записать две дорожки. Ну а он говорит: положитесь на меня, орлы, не дергайтесь, давайте текст, а я подскочу в срок. Ну, мы ему даем бумажки и пленки и в понедельник все собираемся у Майка в домашней студии звукозаписи.

Циммерман закатил глаза.

– Там два техника уже скучают, – продолжал Газерс, – Майк рвет удила, мы настраиваемся и начинаем, а эта задница с ушами, Хинкель, с дурацкой сволочной улыбочкой кивает и разевает пасть. В натуре разевает! Я к тому, что это надо было слышать!

– Его счастье, что не слышал.

Циммерман состроил выразительную мину.

– Че не слышал?

Маджа наконец захватил рассказ незнакомцев.

– Голос его, приятель. Голос!

Газерс неистово кивал.

– О парнях, которым петь не дано, моя бабушка так говорила: «не могут нести тунца в корзинке». Так вот: этому Хинкелю, чтоб ты знал, даже пустую корзинку не поднять.

– Кошмар – это еще мягко сказано, приятель, – разволновался Циммерман. – Хинкель – король петухов. Хуже просто некуда!

Воспоминание вынудило Газерса скривиться.

– Вести он не может, подтягивать не может, фразу пропеть не может, даже подделаться не может. Очень сомневаюсь, что он хоть одну ноту знает. Майк с техниками даже не сразу просекли, что он мнит свой вопеж пением. Скоро вся студия покатывалась со смеху – какая уж тут работа.

А самое удивительное – этот олух думал, что все идет как надо! Не врубался конкретно, почему все техники ржут, а у нас волосы дыбом.

Спрашивает, чего это мы не играем, ведь он только-только распелся.

– Ага, так и сказал. – Даже сейчас Хилл не мог поверить в реальность происшедшего. – «Только-только распелся».

– На него смотреть спокойно никто не мог, – продолжал Газерс. – Может, я и зря к нему так суров, но ведь этот козел подвел и нас, и Майка, и техников, и ребят, которые платили, ну, ты понимаешь. У нас ведь времени оставалось кот наплакал, и деньжат наскрести уже негде.

Вот мы его и вышвырнули. Прямо как в кино: схватили за рубашку и штаны, и – с лестницы.

– И че потом? – поинтересовался Мадж.

Хилл глубоко вздохнул:

– Ну, типа: импровизировали, как могли. Поочередно с Джимми выдавали вокал. Мы не певцы, но рядом с Хинкелем – Ковердэйл и Пэйдж.

– А с ним что стало? – спросил Джон-Том.

Хилл и Газерс переглянулись.

– Пару месяцев мы его не видели, – ответил гитарист. – Играли от случая к случаю на вечеринках. Конкретно, брали, что подворачивалось, бабки лишними никогда не бывают, да и на людях не вредно показаться лишний раз. Как-то раз подрядились в один клуб в центре города.

Ожидалось, что там будет куча промышленников. Все прошло тип-топ. Едем мы домой по мосту в фургоне Феликса, ну и, понятное дело, поздравляем друг дружку – заключили на вечеринке пару-тройку вполне приличных контрактов. И тут вдруг весь Истривер делает, как Габриэл.