В следующее мгновение Вик потерял эту мысль. Он наклонился над своей добычей и изучил монитор на узле сетки. О, отлично! Сердцебиение у зверя сильное, пульсация легких стабильна. Все было в порядке. Иногда зверь умирал в сетке из-за какой-то мутантной несовместимости с волокнами шоковой липучки. В таких случаях Вик был безутешен; он мог часами рыдать над трупом.

Из-за зарослей костяного тростника он позвал летательный пузырь, оборудованный поворотным краном и лебедкой. К тому времени, когда он закрепил черного рекса на грузовой платформе пузыря, он почти забыл о другом звере.

Но когда он повернулся, чтобы уйти, его образ расцвел в памяти: маленький примат, стоящий на двух ногах, покрытый зеркальной чешуей. Она блестела отраженным звездным светом, нежно светясь.

Вик с сожалением вздохнул, и тут же забыл об этом.

СКРЫТЫЙ ТЕМНОТОЙ, Глиммерчайлд следил. Его первым побуждением было убежать так быстро, как позволяют ноги, но в конце концов он понял, что не может бросить Полуночную Бестию. Практическое соображение было таково: он был маленький и слабый, и был бы уязвим для многих опасностей Большой Впадины, пока не нашел бы и не выдрессировал другого крупного хищника.

Но реальная причина была в другом: он любил Полуночную Бестию.

Он видел, как безумец погрузил ее на платформу. По крайней мере, безумец не планировал немедленно съесть ее. Она, кажется, хорошо дышала, и настроение у него поднялось.

Когда безумец двинулся прочь, Глиммерчайлд побежал за ним, с бешено бьющимся сердцем.

Летательный пузырь вскоре оторвался от него, но Глиммерчайлд продолжал двигаться, касаясь мелких разумов из руин. Он миновал испуганную мышь, воинственного резуна-горностая, настороженного чумога и других; все они видели проходившего мимо них чужака.

Прошло полчаса, и наконец Глиммерчайлд достиг самого дна Большой Впадины. Здесь разрушения были менее масштабными. Опорные колонны, почти нетронутые, торчали над скудной растительностью, по ним можно было определить карту расположения не существующих теперь коридоров. Изредка массивы более крупных конструкций возвышались над обломками: останки узлов – коридорных перекрестков, сделанных из более прочного металла. Мысленный след вел прямиком к самому большому из них, холму, возвышавшемуся посреди чахлой поросли колючих сосен.

Глиммерчайлд ощутил высокую концентрацию животных в узле. Он распознал мысленные отпечатки горбатой ласки, болотного тигра, белого рекса, каменного змея, длиннохвостого кольраба и многих других, и хорошо знакомых и диковинных. Все они казались замершими в покое – вроде бы и не спящие, но и не бордствующие. Из лишенных сновидений разумов сочился поток нехарактерных эмоций – холодная ненависть, измученный страх, горькая, отчаявшаяся ярость. Нигде он не мог найти и следа той жизнерадостной свирепости, которую мог бы ожидать от крупных хищников.

Глиммерчайлд отступил, потрясенный. Что задумал безумец в отношении Полуночной Бестии? Он поискал и нащупал ее. Она была жива и медленно приходила в себя, хотя недоумение пленением омрачало ее разум.

Он приблизился к большому узлу с чрезмерной осторожностью, используя любое, даже малейшее укрытие, какое смог обнаружить. Без защиты Полуночной Бестии он чувствовал себя уязвимым и очень маленьким, как будто все еще оставался самым ничтожным членом своего племени.

Его мать умерла вскоре после того, как он был отлучен от груди, и никто из мужчин не признал его. Его чешуйчатая кожа считалась странной даже по дикарским стандартам племени. Его немота лишила его соратников, но уберегла от раскрытия его дара до того, как он стал достаточно взрослым, чтобы понять, насколько это было бы опасно. Такие таланты выпалывали из генофонда племени намного безжалостней, чем обычные физические отклонения.

Другие дети устраивали на него засады; он избегал их. В поединках его было трудно победить, несмотря на его малые размеры. Когда давались обременительные задания, Глиммерчайлд куда-то пропадал, в необъяснимо высоком проценте случаев. Все эти обстоятельства вызывали у других детей неприязнь к нему, но, к счастью, никто не мог точно сказать, что же было не так с Глиммерчайлдом.

У него был один друг – Мицубэ, старуха, которая следила за обучающей машиной племени. Обучающая машина была их связующим звеном с цивилизациями, населявшими стальную оболочку Дильвермуна. Без нее племя деградировало бы. Их техника вышла бы из строя, и никто не знал бы, как ее починить. Они забыли бы, как подключаться к экосетям, и поэтому их обманывали бы, когда к ним приходили торговцы. Дети племени стали бы дикарями.

Будучи хранительницей этого жизненно необходимого устройства, Мицубе была авторитетной женщиной, способной защитить Глиммерчайлда. Она кормила его, позволяла ему жить в своей уютной норе. Она выражала свою симпатию, позволяя ему проводить на машине больше времени, чем положено. Иногда она называла его красавчиком.

В день смерти Мицубэ Глиммерчайлд лежал в объятиях машины и видел сны о Потерянной Земле. Когда таймер вывел его из забытья, он обнаружил, что Мицубэ лежит в центре своего оранжевого шерстяного коврика. Пятно цвета красного дерева расползалось под ее телом.

Ее кожа была холодной, когда он коснулся ее, и он выбежал из норы, издавая неприятные каркающие звуки страха и печали. Его могли бы предать смерти за ее убийство. Но нож был вонзен в нее с силой взрослого мужчины.

В тот вечер на совете племени председательствующий – мужчина по имени Ву, поднялся на ноги.

– Кто знает что-либо об этом деле? – спросил Ву, но никто не ответил.

Глиммерчайлд следил за Лоэреном, высоким, широкоплечим мужчиной, которого можно было бы назвать красивым, если бы не застывшая на его лице гримаса всем недовольного тупицы. Жена Лоэрена, Нанда, часто выражала желание взять на себя управление обучающей машиной после смерти Мицубе. Что-то темное мелькнуло во взгляде Лоэрена.

Разум Лоэрена распахнулся перед проникновением Глиммерчайлда, открыв скудный пустырь, по которому медленно перемещались вялые фигуры людей. Здесь был Лоэрен, сидящий перед дверью норы Мицубе, завернутый в прекрасную накидку из каменного крота. Здесь была Нанда, собирающая богатые гонорары с важных персон, гонорары, которые она отдаст в благодарность Лоэрен. Благодарность! Глиммерчайлд нырнул поглубже и нашел в памяти. Лоэрен говорит что-то с гневом Мицубэ. Мицубэ смеется и указывает на дверь. Нож вонзается в тщедушное тело Мицубэ.

Ву заговорил вновь.

– Мне придется отложить это дело? Я спрашиваю в последний раз: кто знает что-нибудь об этом деле?

Глиммерчайлд указал на Лоэрена и издал хриплое карканье, единственный звук, который он мог воспроизводить. Лоэрен отпрянул на мгновение. Глиммерчайлд протиснулся сквозь толпу, с нацеленным по-прежнему пальцем. Люди зашептались.

Лоэрен побледнел, но сохранил презрительное выражение на своем лице.

– Ты лжешь, выродок. Ты не мог меня видеть, ты спал в машине.

Лицо у Ву окаменело, а племя замерло. Лоэрену потребовалось мгновение, чтобы осознать, что он выдал себя. Тогда он попытался убежать, но стражи порядка схватили его.

Племя распяло Лоэрена на ржавой балке. Но задолго до того, как убийца был мертв, Глиммерчайлд сбежал, преследуемый толпой, кидавшей в него камни. Он не взял с собой ничего, кроме набедренной повязки, которая вскоре сгнила.

Он был в шаге от смерти сотни раз. Прятался в расщелинах, пил грязную воду, питался трупами животных, слишком перезревшими для более крупных падальщиков…

Но уже через три месяца после того, как племя изгнало его, он начал приспосабливаться к своему отшельническому существованию. У него было копье из костяного тростника с зазубренным наконечником из сплава. Он научился им пользоваться. У него было убежище, ручеек с безопасной водой. Он был лишен какого-либо дружеского общения, но это было не так уж плохо.

Однажды Глиммерчайлд притаился рядом с охотничьей тропой, сжимая в руке копье и поджидая появления добычи, с которой мог бы справиться.