Такое бывает, как говорил Алисе врач, седой мужчина с равнодушным костистым лицом – слишком уставший, чтобы пытаться изобразить сочувствие. Бывает и у молодых, как она, и у женщин постарше – иногда беременность просто прерывается сама собой. Причины могут быть разными: случайное падение, инфекция, гормональный сбой, генетические отклонения плода… Главное, не нужно верить в страшилки про бесплодие – она молодая, крепкая, с хорошей маткой, еще сможет родить.

Алиса слушала все это с холодным спокойствием, но здравомыслящая часть понимала, что это никакое не спокойствие, а онемение. Иногда при травме боль наступает не сразу, а через мгновение. Для Алисы это мгновение затянется, но она понимала, что когда онемение пройдет, боль собьет ее с ног.

У нее должна была родиться дочь. О беременности Алиса узнала только после выкидыша, в больнице, но что-то внутри нее знало и подсказывало давно – у нее была бы девочка: с такой же бледной кожей, голубыми глазами и золотыми волосами, как у нее.

Алиса знала, что ее ребенок совсем бы не походил на отца – только на нее. Где-то глубоко внутри жил образ маленькой девочки, похожей на нее, как отражение в зеркале. За эти четырнадцать недель ее тело ничуть не изменилось, была даже кровь, которую она путала с менструацией, но странная тоска, чувство какой-то крохотной недостающей детали, сопровождавшее ее всю жизнь, наконец ушло.

Ее дочь с золотыми волосами и голубыми глазами, была рядом, но ускользнула. Может быть, поняла, что пришла не вовремя? Они с мужем планировали детей позднее, сначала хотели сделать ремонт, купить новую машину…

Сейчас, на больничной койке, под колючим тонким одеялом, все это казалось таким мелким, глупым, незначительным. Как какая-то рухлядь могла быть важнее новой жизни?

Алиса прикоснулась к животу сквозь одеяло. Липкий наркоз медленно проходил, и по телу медленно разливались волны тупой тянущей боли. Но больно было будто не ей, не Алисе, а кому-то другому, а она лишь гладила своей рукой чужое чрево, ставшее могилой ее ребенка.

Первым, что увидела Алиса, когда очнулась, была темно-синяя клетчатая рубашка мужа и застиранный, посеревший халат, наброшенный на плечи. Она подняла взгляд, но не узнала его – черты будто плавали в жидком тесте, не складываясь в знакомое лицо.

Алиса попыталась что-то сказать, но он приложил палец к губам, наклонился над ней и мягко обнял. От густых волос пахло сигаретами, щетина колола шею, но Алиса не оттолкнула его. Она снова попыталась что-то сказать, но слова перемешались в голове, и слезы сами собой катились по лицу.

Над ее кроватью солнечный луч мягко ложился на стену. Голубая, как небо, кафельная плитка, и яркий свет солнца – Алисе казалось, что она видит все это из другого, далекого грязно-серого мира.

Дима ушел только ближе к вечеру. Алисе стало чуть лучше, и она хотела уехать с ним, но врачи настояли, чтобы она осталась на несколько дней. В этот момент внутри что-то вновь надломилось, и от боли защемило сердце.

В палате пахло немытым телом, гнилыми фруктами, спиртом и хлоркой. Соседка была всего одна: глубоко беременная женщина лет тридцати с опухшими до красноты ногами и одутловатым лицом. Она постоянно ела фрукты из огромного пакета у кровати, неожиданно тонким и чистым голосом говорила по телефону, и листала дурные книжки в мягких обложках.

От запаха фруктов Алису тошнило; звуки чавканья ввинчивались в череп, как раскаленные шурупы.

Ночью Алиса почти не спала – бессвязные обрывистые кошмары перемежались с тяжелыми и вязкими, как патока, часами без сна под свистящее дыхание соседки, усилившуюся вонь и нескончаемую тянущую боль в животе.

Она на кладбище, бредила Алиса сквозь липкую дрему. Она на кладбище, у самого края могилы, но она не труп, не скорбящая мать, а гроб – слишком большой для уснувшего в нем ребенка.

Когда наконец наступил рассвет, и неуместное солнце прошмыгнуло сквозь застиранные тонкие шторы, Алиса нашла в себе силы встать, выйти в коридор и сесть на неудобную металлическую скамейку.

Сыро, холодно и нестерпимо воняло больницей, но после душной, провонявшей телом и гнилью палаты, Алисе стало легче. Теперь она сможет найти сил дойти до туалета, умыться, почистить зубы и причесаться. Ее никогда не волновало, видит ее муж заспанной, уставшей или растрепанной, но именно сейчас Алиса хотела, чтобы Дима встретил ее свежей, чистой и живой.

Муж навещал ее каждый день, и вместе они проводили по нескольку часов в душном коридоре, пропахшем хлоркой. Иногда Диме удавалось скормить ей конфету, яблоко, огурец или пару ложек творога. Когда их время заканчивалось, Алиса вновь возвращалась в душную вонючую палату с решетками на окнах. И начиналась очередная бесконечная ночь.

Через три дня все тот же равнодушный доктор с сухим костистым лицом сказал, что она может вернуться домой – отлежаться и прийти в себя она может в родных стенах, и ее здоровью ничего не угрожает.

Тогда почему ей так плохо? Алиса хотела задавать этот каждому встречному, но молчала, как немая.

В день выписки Алиса, как могла, привела себя в порядок, даже немного пощипала себя за бледные щеки, чтобы нагнать румянца, но в зеркале гардеробной все равно увидела зомби с темными кругами вокруг глаз и сальными свалявшимися патлами.

Дима, помогавший ей натянуть пальто, заметил ее долгий неприязненный взгляд, мягко развернул к себе и сам застегнул пуговицы – слабые холодные пальцы Алисы совсем не слушались.

Когда они вышли на крыльцо больницы, Алиса невольно застонала и зажмурилась: холодный весенний воздух обжег измученное тело, закатное солнце показалось неожиданно ярким и резануло по глазам. Дима прижал ее к себе, и повел вниз по ступеням. Алиса послушно переставляла ноги, и остатки сил покидали ее с каждым шагом.

Муж почти не говорил – ни о чем не расспрашивал, ничего не рассказывал, и Алиса была ему безмерно благодарна. Только иногда он интересовался, не дует ли ей, и не нужно ли включить обогреватель.

Дима всегда был отличным мужем, Алиса ни дня не сомневалась, что сделала правильный выбор. Хоть он и был ни самым богатым, ни самым красивым и ни самым галантным из ее ухажеров, что-то внутри толкнуло ее именно к нему.

 Да, Дима был отличным мужем. Только сейчас, на заднем сидении машины, Алисе становилось от этого только хуже. Она сама понимала, что все это глупо и бессмысленно, от нее ничего не зависело, но не могла перестать винить себя. Дима мог стать отличным отцом, а она не выносила его дочь.

Слезы вновь подкатили к глазам. Алиса с усилием подавила их, и сглотнула уже почти привычный ком в горле.

Алиса ненавидела лифты, но подъем на пятый этаж по лестнице сейчас казался невозможным. Лифт поехал вверх, все внутри ухнуло вниз. В глазах зарябила холодная темень, но Алиса взяла себя в руки – если она сейчас отключится, Диме придется вернуть ее в больницу, а этого хотелось меньше всего.

На родном этаже густо пахло стряпней. Алису замутило. Опираясь на руку мужа, она медленно пошла к своей квартире, и стук каблуков отдавался эхом по этажу.

Со стороны лестницы послышалось шарканье тяжелых шагов. Алиса обернулась на звук: по ступеням, переваливаясь с одной монументальной ноги на другую, спускалась соседка; под огромной синей блузкой и черными трениками ее плоть колыхалась, как желе.

Неожиданно, соседка, поймав на себе взгляд Алисы, замерла. Ее круглая от жира ступня в тапке застыла в воздухе над предпоследней ступенькой. Светлые глаза, торчавшие из белых, как мука, складок жира, вперились в Алису пронзительным взглядом.

Нет, неожиданно заметила Алиса, и ее прошиб холодный пот. Не «глаза». Глаз. Один, левый. На месте правого, под сальной темной челкой зияло углубление, заросшее тонкой кожей. Будто никакого глаза там никогда и не было.

Алиса не знала соседку по имени, но память на лица у нее была отличная, и она точно помнила, что еще неделю назад глаз у этой женщины было два.