В основе французской точки зрения теперь остаются чисто военные соображения. Еще 11 ноября, по сведениям германского посла в Париже, считаемым им вполне достоверными, Пуанкаре изложил в секретном порядке своим коллегам, членам Совета министров, соображения о необходимости в момент, когда военное столкновение станет неизбежным, прежде всего выиграть время, а для этого не останавливаться перед необходимостью поставить парламент перед совершившимся фактом начала военных действий. Однако русско-французская военная конвенция и планы обоих генштабов дали возможность достичь той же цели иным путем. Мы сейчас увидим как.
Заметим предварительно, что ни в Берлине, ни в Петербурге не было решимости довести дело до войны. Вильгельм писал своему министру иностранных дел 7 ноября, что он не видит «абсолютно никакой опасности для существования Австрии или даже для ее престижа в сербской гавани на Адриатике»; 8 ноября: «Из-за Албании и Дураццо я ни в каком случае не пойду против Парижа и Москвы»; 11 ноября: «Casus foederis наступит, однако, если Россия нападет на Австрию, при условии, что Австрия не спровоцирует Россию к нападению»[56]. 27 ноября Ж. Камбон сообщал из Берлина, что германское правительство старается «провести компромисс между непримиримым поведением Сербии и Австрии». «Не подлежит сомнению, – писал барон Бейенс, бельгийский посланник в Берлине, – что канцлер, кайзер и статс-секретарь по иностранным делам – страстные приверженцы мира»[57]. Наконец, сам Пуанкаре засвидетельствовал в речи 6 июля 1922 г. в палате депутатов и повторил в своей книге, что «Германия в течение всего 1912 г. честно стремилась вместе с нами к сохранению мира» – потому, однако, что «она не была еще готова».
Кидерлен предлагал Австрии и Италии высказаться по вопросу об Албании и о выходе Сербии к Адриатическому морю, а Россия – о границах территории, оставляемой при Константинополе, и о желательном, с ее точки зрения, режиме для Проливов; считая вопрос о предоставлении Адрианополя болгарам не вызывающим разногласий, он видел трудность в определении судьбы Херсонеса Фракийского, ибо в этом пункте пожелания России и Болгарии противоречили друг другу; наконец, в отношении Проливов он предлагал, как всех удовлетворяющий исход, нейтрализацию Проливов. Ссылаясь на неоднократные заявления Извольского, Пуанкаре отвечал на это предложение – через Ж. Камбона, – что Россия отвергает всякую мысль о нейтрализации Проливов, так как «свобода (доступа военных судов) для всех может заставить русское правительство спешно увеличивать свой флот в Черном море»[58].
Что касается военных приготовлений Австрии, то французский посланник в Белграде М. Descos, сообщая о них 27 ноября, счел нужным прибавить, что «они могут до известной степени предприниматься с целью внутренней безопасности»[59].
В Царском Селе, куда Николай II вернулся с охоты в Спале, где он находился под влиянием воинственных генералов, с великим князем Николаем Николаевичем во главе, Коковцову и другим осторожным приближенным к царской семье лицам удалось вновь внушить Николаю II более трезвый взгляд на внутреннее положение России и ее военные возможности. В этом же направлении должен был действовать своею сдержанностью и Бьюкенен (отмечающий эту смену настроения у Николая II в своих мемуарах), так как Англия – так же как и Германия – не была еще готова, и не только в отношении общественного мнения, но и в отношении военных приготовлений: в своих мемуарах Черчилль утверждает, что английский флот не был обеспечен топливом и что на долю его выпало в последующее время разрешить эту проблему[60].
В письме от 5 декабря Извольский, однако, объясняет Сазонову, что «новая точка зрения Франции» остается в силе. «Г. Пуанкаре твердо держится усвоенного им направления. Если casus foederis наступит, согласно существующей франко-русской военной конвенции, в тот момент, когда обрисуется военное вмешательство Германии», то «до этого момента со стороны Франции нам будет оказана самая деятельная и энергическая дипломатическая поддержка, при чем, однако, не исключается возможность каких-либо не чисто дипломатических действий, вроде военных и морских демонстраций и т. п.». Пуанкаре через Извольского выражает сожаление, что Сазонов медлит выяснением вопроса, каким образом Россия и Франция могли бы реагировать на возможное активное выступление Австрии на Балканах. Главная цель этого письма Извольского – побудить всеми средствами Сазонова к полному слиянию дипломатической работы петербургской с парижской; между прочим, он указывает на то, что общественное мнение Франции, по признанию самого Пуанкаре, «profondement pacifique», что влиятельная группа (Комба) в партии, поддерживающей кабинет Пуанкаре, требует «мира во что бы то ни стало» и что Комб и товарищи громко проповедуют, что в решительную минуту война или мир будут зависеть не от правительства, а от них. Извольский же убежден, что «решение будет принято стоящими во главе кабинета тремя сильными личностями: Пуанкаре, Милльераном и Делькассе, и наше счастье, что мы будем иметь дело именно с этими личностями».
Трудность положения Пуанкаре обусловливалась оппозицией не только Комба и Клемансо, но и Жореса и Всеобщей конфедерации труда. Последняя назначила на 16 декабря всеобщую забастовку протеста против войны. Забастовка, однако, не удалась, и Пуанкаре с Извольским основательно решили, что этот неуспех «еще раз показал, что антимилитаристы (в решительный момент) не будут иметь никакого успеха». Значение этого неуспеха можно оценить из того, что произошло на следующий день.
Во-первых, произошел замечательный разговор французского военного министра Милльерана с русским военным агентом, полковником графом Игнатьевым. Запись графа Игнатьева представляет его в следующем виде:
Милльеран: Какова же, по вашему мнению, полковник, цель австрийской мобилизации?
Игнатьев: Трудно предрешить этот вопрос, но несомненно, что австрийские приготовления против России носят пока оборонительный характер.
Милльеран: Хорошо, но оккупацию Сербии вы, следовательно, не считаете прямым для вас вызовом на войну?
Игнатьев: На этот вопрос я не могу ответить, но знаю, что мы не желаем вызывать европейской войны и принимать меры, могущие произвести европейский пожар.
Милльеран: Следовательно, вам придется предоставить Сербию своей участи. Это, конечно, дело ваше, но надо только знать, что это не по нашей вине: мы готовы, и необходимо учесть это. А не можете ли вы, по крайней мере, объяснить мне, что вообще думают в России о Балканах?
Игнатьев: Славянский вопрос остается близким нашему сердцу, но история научила, конечно, нас прежде всего думать о собственных государственных интересах, не жертвуя ими в пользу отвлеченных идей.
Милльеран: Но вы, полковник, понимаете, что здесь дело не в сербах, не в Дураццо, а в гегемонии Австрии на всем Балканском полуострове… Вы все-таки что-нибудь да делаете по военной части?!
«Я с уверенностью могу предполагать, – комментирует Игнатьев этот разговор в своем служебном отчете начальнику генерального штаба, – что Милльеран имел, между прочим, следующую заднюю мысль, а именно – Австрия, расправившись с Сербией, успеет, в случае нашего запоздалого вмешательства, перекинуть все свои силы на нашу границу. Если в эту минуту мы не будем готовы к активным военным действиям, то австрийских армий будет достаточно, чтобы приковать нас к юго-западной границе, что облегчит для Германии решительное сосредоточение всех ее армий против Франции»[61].
Иными словами, в Париже решено было добиваться, во всякий момент и при всяких условиях, обратной комбинации: Сербия, в самом начале конфликта, отвлекает на себя часть австрийских сил – тем более значительную, что Австрии придется иметь дело не только с Сербией, но и с тяготеющим к ней внутренним врагом, тогда как Греция одновременно понуждается к выполнению союзного договора с Сербией; в то же время, не отставая от Австрии, Россия мобилизуется, опережая, насколько возможно, германскую мобилизацию, и этим отвлекает к русской границе значительную часть германских войск, создавая этим искомый выигрыш времени для Франции. К этому же сводится и «новая точка зрения Франции» – точка зрения Пуанкаре, отмеченная таким подъемом настроения у Извольского: Пуанкаре и Милльеран, добиваясь предупредительной мобилизации России, не могли, конечно, не принять за Францию обязательства воевать в случае, если на выступление Австрии против Сербии Россия ответит такой мобилизацией. Таким образом, мы имеем дело в 1914 г. с превентивной войной (со стороны германского Генштаба) и с превентивной мобилизацией (со стороны франко-русского военного центра).
