Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ни твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор...
«Ни твой привет, ни твой укор» — это можно повторять вновь и вновь, и в самой музыке слов слышать бурю мыслей и страстей, боль, горечь, высокое страдание.
Третьего захватила музыка Бетховена.
«Катарсис», очищение — термин, существующий в эстетике с давних времен для обозначения того подъема чувств, того особого творческого состояния человеческой души, которое подчас наступает под воздействием произведения искусства.
Для каждого из нас в отдельности катарсис сам по себе является оправданием и объяснением факта существования искусства. Объяснение непосредственное, эмоциональное. Мы ведь и идем в кино или театр, беремся за книгу, слушаем музыку, чтобы испытать волнение, мы на него заранее рассчитываем. И если не взволнует нас произведение искусства, разочарованно отмечаем: не задело.
Но стоит, наверное, оценивая роль искусства в нашей жизни, пойти дальше. Стоит задуматься нам, воспитателям детей, о социальной роли прекрасного — что оно значит для общества в целом? Зачем оно всем нам, вместе взятым?
...Искусство нужно было людям уже в древности — свидетельство тому наскальные рисунки. От них — до Пикассо. От ритуальных танцевальных ритмов тамтамов — до симфоний Прокофьева. От устного фольклора, немудреной народной сказки — до Шекспира, Пушкина, Толстого... Искусство сопровождает человечество во все времена его существования. Заметьте, не человека, а человечество. Каково же общественное предназначение искусства? Какова историческая роль?
Кто-то из читателей, возможно, удивится: зачем все это выяснять в книге, рассчитанной на папу и маму, бабушку, дедушку. Не проще ли обойтись конкретными рекомендациями, как приобщить детей к искусству, как сделать искусство союзником в воспитании младшего поколения?
Нет, любая узость здесь, по-моему, во вред. Без понимания общественной природы прекрасного трудно понять смысл и суть его влияния на индивидуальную человеческую судьбу. Воспитание искусством, как всякое воспитание, имеет конечной целью раскрытие способностей и возможностей человека в обществе. И потому задачу здесь стоит ставить как задачу общественную, с учетом философских, исторических посылок. Это даст нам возможность глубже видеть проблемы эстетического воспитания в семье. И вместо дидактических указаний, вместо принимаемых на веру «надо» мы сможем получить реальные критерии того, как идет эстетическое воспитание наших детей. Критерии не формальные. Помогающие всматриваться в наши повседневные дела, осмысливать становление младших друзей, оценивать эффективность встречи с прекрасным «на выходе» по тем нравственным и гражданским качествам, которые на наших глазах обретает личность ребенка.
Однако это вовсе не значит, что отныне мы перейдем на язык философских категорий. Выберем путь более простой и оттолкнемся от обычной, житейской ситуации.
1. ЛИШНЕЕ ИЛИ НЕОБХОДИМОЕ?
...Про себя человека, о котором хочу рассказать, называю «спортивным папой». Иногда — «точным папой». Иногда — «папой-шахматистом». Но слово «папа» в моих безобидных прозвищах присутствует неизменно. Ибо Анатолий Владимирович из тех рьяных, молодых еще отцов, которые в большом количестве появились в последнее время и которые в своей заботе о ребенке и что важнее — в умении заботиться о нем — превосходят подчас мам.
Так вот, Анатолий Владимирович для меня неотделим от десятилетнего Славы. Там, где-то в своем вычислительном центре, он, возможно, и существует сам по себе, но у нас во дворе... Ровно в семь утра (не позже и не раньше — можно проверять часы) старший и младший Андреевы появляются во дворе в спортивных костюмах. Бег, зарядка, зимой — растирание по пояс снегом, летом — купание в канале. Вечером — с восьми до девяти — совместная прогулка быстрым шагом. По воскресеньям — дневная прогулка на лыжах или выход на пляж, в зависимости от времени года.
Вот на этом-то, очень близко от нашего дома расположенном пляже мы и познакомились и разговорились.
Анатолий Владимирович и Слава загорали рядом со мной. В перерывах между купаньем они разыгрывали шахматные партии на крохотной доске крохотными фигурками. Одна партия, вторая, третья, и безуспешно пытающийся завоевать победу мальчик «отступил» к реке. Пока он плавал, мы, естественно, говорили о нем. Как учится, чем увлекается...
— Спортом и математикой, конечно.
— Почему же «конечно»?
— Потому что если и можно чем-то увлекаться, то математикой.
Я засмеялась:
— И, конечно, вы сами...
— Да, конечно, я математик.
А после Анатолий Владимирович долго и с удовольствием рассказывал мне о своем деле. Работает он в вычислительном центре, обслуживающем целую отрасль промышленности. Программист.
— Раньше мы получали отдельные задания, а сейчас многие заводы переходят на АСУ, и без нас... без нас ведь управленческий аппарат действовал бы вслепую. Математика — глаза, уши, мозг современного предприятия... Математика может все...
Разговор снова перешел на Славу.
— С ним ясно,— сказал твердо папа.— Скоро, с девятого класса специальная математическая школа, дальше — постараемся поступить на мехмат университета. К счастью, способности у мальчишки очень неплохие.
— Прямая линия! Но в жизни не все так гладко...— пыталась иронизировать я.
— В жизни — как эту линию «прочертишь»...
Анатолий Владимирович стал мне рассказывать с сожалением, что сам он шел к своему делу не кратчайшим путем.
— И очень многого не успел. Разбрасывался, не ценил времени. Играл на флейте, сочинял музыку, бегал по концертам. А еще влюблялся. Неудачно. И годами (годами!) лечил разбитое сердце. Обзавелся семьей, возился с маленьким Славкой. Словом, оглянулся, спохватился — уже почти тридцать. Обычная беда всех «литературных» мальчиков и девочек. Родители мои — учителя, самоотверженные сельские педагоги из маленького районного городка средней России. Они научили меня ценить дружбу, любовь, профессиональную честность. Вот только время для них не было ценностью. И, увы, я слишком долго не считал часы и минуты.
Диссертацию кандидатскую он успел защитить, но...
Сколько бы мог! Сколько бы мог! Славке он не позволит тратить время на всю эту «беллетристику»...
— Не ходить в театр? Не читать Толстого?
— Ну зачем так, до абсурда? Толстой положен даже по школьной программе. Пушкин. Лермонтов. Шолохов. Кто там еще? А сверх программы Славка сейчас у меня читает курсы лекций по математике для вузов.
— А Майн Рид? А «Спартак»? Мальчишка — и без «Трех мушкетеров»?
— Пока обходится. Конечно, все это приятно — приключения, дуэли. Но... что за этим? Вы знаете, как я смотрю сейчас фильмы (если жена очень просит, иду в кинотеатр — изредка приходится)? Играете, милые? Ну что ж, играйте. Кто хочет, пусть верит вам. Но для меня вы актеры, которые хорошо или плохо делают свою работу, не больше. Не верю, не хочу верить, не буду верить. Не подключаюсь.
— Зачем же так?
— Для экономии душевных и умственных сил. Человек-то один. И если он выкладывается, чтобы раствориться в иллюзии — плачет, смеется, страдает — значит, он не додаст ума и эмоций в реальном, практическом своем, главном деле.
...Я только настроилась на долгий спор, но вернулся Славик. Мокрый, перекупавшийся, замерзший. Еще неосознавший, какая сверхзадача поставлена перед ним его папой, но уже умеющий ценить минуты.
— Я опоздал, да? Пора обедать?
И они, быстро собравшись, ушли с пляжа, от ласкового солнышка.
...О Славе и его «точном папе» я думала теперь не только тогда, когда видела их, делающих зарядку, во дворе. На новый разговор с папой надежды не было (некогда ему, некогда), но спор-диалог я продолжала сама с собой, словно играя в шахматы в одиночку за себя и за Анатолия Владимировича. И аргументы против «прямой линии» в развитии ребенка копила, и Майн Рида защищала с горячностью в этом внутреннем диалоге.
