Николай Михайлович Муравьев был частью обширного дворянского семейства, немалая часть из которого была приближена к телу Самого. Один его дядя был начальником личной императорской канцелярии, второй — министром, отец уже несколько лет губернаторствовал в Курске. Сам молодой Коля проходил обучение в столичном кадетском корпусе и с началом войны — хотя до выпуска ему нужно было проучиться еще два года — подал рапорт о зачислении в действующую армию. Вместе с половиной курса.

Вообще-то окончание столичного кадетского корпуса само по себе означало прекрасный старт карьеры. Выпустишься поручиком в гвардию, отслужишь несколько лет, обзаведешься знакомствами и связами, покутишь немного, не без того. Через пару-тройку лет получишь штабс-капитана и потом можно с повышением в чине перейти в армейский полк на должность заместителя командира батальона. А там глядишь и до комбата недалеко останется — в общем жаловаться не на что уж точно.

Побег же в армию — настроения после освобождения Царьграда были такие, что половина кадетов готова была просто сбежать и записаться добровольцами в качестве рядовых — стоил Муравьеву получения «не настоящего» офицерского звания корнета. Причем армейского, а не гвардейского, то есть строить всю карьеру теперь ему придется от самых низов.

С другой стороны, а кто если не он? С началом войны и объявлением мобилизации выяснилось, что армия имеет просто дикую нехватку офицеров. Это солдат можно набрать сколько угодно, а вот кто ими будет командовать — вопрос. Вся эта затея с ополченческими губернскими полками ожидаемо провалилась. Нет, как раз большая часть солдат на призыв Родины явилась вполне дисциплинировано, а вот офицеры-отставники… Особенно те которые постарше — нет.

Ну и правда, какой из тебя командир роты, если ты капитаном двадцать лет назад после Наполеоновских войн в отставку вышел и с тех пор оружие в руки брал только для охоты. Располнел, обрюзг, отдышка, подагра, геморрой. В общем почти половина этих самых офицеров-запасников оказались к службе просто не годны, причем часть из них искренне даже желала, как в старые времена идти вперед на французскую картечь. Во весь рост с прямой спиной и сверкающими на солнце орденами, так чтобы прямо с поля боя в валгаллу к Одину на пир… Да кто ж их пустит-то целыми полками солдат класть в землю, поди не двенадцатый год, не Москва за спиной.

Короче говоря, Муравьева приняли в армии как родного, повесили по одной звездочке на погоны и отправили командовать рейдовым полуэскадроном улан, который последние несколько недель прочесывал восточную часть бывшего герцогства Варшавского в поисках польских ребелленов. Иногда удачно, а иногда — вот как сегодня — нет.

С началом боевых действий все продуманные до мелочей штаты подразделений пошли известным местом. Для борьбы с польскими бунтовщиками не нужны были тяжелые и обладающие высокой огневой мощью дивизии. Легкие, впрочем, тоже были не нужны. Подразделения мгновенно начали дробиться на части, повышая маневренность и область охвата, на которой они могли оперировать. Наиболее подходящим для ловли бунтовщиков подразделением оказался конный полуэскадрон, состоящий из двух взводов и пяти-семи десятков сабель. Для изничтожения мелких банд этого было более чем достаточно, а в случае столкновения с более серьезными силами конники всегда могли быстро отступить, не вступая в сражение.

— Что у нас сегодня на пожрать? — Муравьев тоже спрыгнул из седла и передал поводья своей лошади рядовому, выполнявшему в отряде роль ординарца. Понятное дело, что в рейды нестроевых не брали, поэтому приходилось обходится своими силами.

— Чичас кашу с салом запарим, а потом кисельку разведем. А вечером суп из быстрой лапши с овощами, — отрапортовал сержант, колдующий над костром. Пока корнет обошел импровизированный лагерь, расставил караульных, проинспектировал процесс копки могилы, «кухня» уже приступила к готовке. — Ваше благородие, мяску бы добыть у местных, а то заканчивается выданный припас, на пару дней осталось.

— Разберемся, — кивнул Муравьев и немного подумав добавил, — на чай мне кипяточку организуй после обеда.

— Как же, сделаем, не извольте беспокоиться, — согласился сержант и вернулся к своим кухонным делам.

Кормили в русской армии хорошо. В отличии от большинства других европейских армий, которые по заветам еще Наполеона о том, что война должна кормить себя сама, полагались больше на изъятие местных ресурсов, империя к началу конфликта подошла с достаточно продвинутой системой продовольственного обеспечения.

Ежедневно на каждого солдата полагалось мясо, крупы, овощи, сливочное масло, сахар. В условиях нахождения в составе большого подразделения еда готовилась централизовано в полевых кухнях сразу на роту с контролем качества от полковых медиков и младших офицеров.

Широким был и ассортимент блюд — еще перед войной в этом направлении было проделано немало исследований и составлена военная поварская книга, где было четко расписаны варианты приготовления с возможностью замены одними компонентами других. Всего «в меню» насчитывалось полтора десятка супов и два десятка различных каш и других вторых блюд.

Во время маршей, активных боевых действий, когда полноценное питание организовать было просто невозможно, солдат переводили на «сухой паек». В его состав входило сушеное мясо или сало, сушеные овощи, картофельный порошок, быстрая лапша, сухое молоко, кисель, сухофрукты и сахар. Кроме того, офицеры получали еще сделанные специально для армейского ведомства шоколадные батончики, которые очень быстро превратились в войсках в ходовую меновою валюту.

Солдаты с одной стороны не слишком жаловали сухпай, жалуясь на его непривычные вкусовые характеристики, а с другой возможность в любой момент в отрыве от снабжения два-три дня нормально питаться без того, чтобы переходить на подножный корм, дорогого стоила. По принятому несколько лет уставу, каждый солдат в пехоте обязан был иметь в рюкзаке один дневной неприкосновенный запас пищи, а в кавалерии — два.

— Ну что там? — Опытный прапорщик со своими бойцами вернулся в лагерь как раз в тот момент, когда каша уже подошла, и ее начали раскладывать по мискам. Еда была встречена бойцами радостным гомоном, а вот подофицер вынужден был отвлечься от обеда для доклада.

— Одни угли, ваше благородие, — по лицу прапорщика было понятно, что эта небольшая прогулка удовольствия ему не доставила совсем. — Хорошо, что вы сами туда не поехали…

— Совсем плохо? — К горлу молодого корнета подступил ком, за прошедшие недели он уже многого навидался на этой войне, однако все равно каждый раз реагировал остро как первый раз.

— Баба, трое детишек… — Пожал плечами прапорщик, — издевались над ними явно, бабу ссильничали. Да так и бросили. Мы похоронили, крест поставили, но… Отпеть бы не помешало. Да и вообще…

Что именно «вообще» прапорщик объяснять не стал и так было понятно. Оставлять такое без наказания — как потом в зеркало смотреть будешь оставшуюся жизнь-то?

С началом восстания русским кровью откликнулась проводимая ими политика одновременно ассимиляции и терпимости. Последние двадцать пять лет императорское правительство способствовало переселению лиц русской национальности на территорию бывшего герцогства Варшавского. Тут строились русские школы, православные церкви, переводилось делопроизводство и вся бюрократическая переписка на русский язык.

Местами — в основном в восточных губерниях и уездах, а также в больших городах — доля русскоязычного населения доходила до уже 30–40%, а если брать среднюю температуру по больнице, то русскоязычных тут было около десятой части. Еще столько же примерно иудеев, немного немцев, прочей мелочи и польскоговорящих примерно 75%.

При этом государство откровенно лояльно относилось к католической церкви, никак не пытаясь ее зажимать, не дискриминировало поляков, разрешая им разговаривать на своем языке, издавать газеты, делать вывески и только в отношениях с имперскими органами требуя использовать русский. Более того выдавленные после 1812 года из региона бывшие шляхтичи — те, которые не смогли доказать свое дворянское происхождение, а таких было подавляющее большинство — постепенно начали возвращаться в родные места, и государство им никак опять же не препятствовало. Понятное дело, на дворянский статус претендовать они не могли никак, но записываться в мещане им никто не мешал.