— Думаешь, это Тесея? — спросила я, пряча замерзшие руки под пазуху подальше от колючего ветра.

— А кто же еще. — Кочевник улыбнулся, будто знал это наверняка, и предложил мне свой бурдюк, прежде чем снова приложился к нему сам. — Она ведь Волчьей Госпоже осталась помогать, исполнять долг Кроличьей Невесты. Моя сестрица умная, старательная. Уж если берется за дело, то всегда выполняет его сполна. Ты вот знала, что это Невеста каждый раз возвращает наш мир к жизни после того, как его сжигает Рок Солнца? Иначе как, думаешь, деревья и посевы восстанавливаются всего за год? А еще это Невеста деревья от зимы пробуждает. Молодых оленят вскармливает, если те остаются без матери. Потому я никогда не охочусь там, где растет вербена, ибо в тех краях, значит, охотники и так постарались на славу. Кроличья Невеста благоволит нам, но нельзя злоупотреблять ее добротой. Если охотники меры не знают, зверье уходит; а если земле не давать отдохнуть, то посевы не прорастают, и люди гибнут от собственной жадности. Как красный цвет — цвет проклятья и Дикого, так зеленый — цвет благодати божественной. И это, — Кочевник покачнулся, ткнув мозолистым пальцем в почки на мертвом тисе, — высшее ее проявление.

Он снова отхлебнул из своего бурдюка, в содержимом которого и крылась причина его внезапного красноречия, и оперся о древо. Волосы его, забранные в хвост на затылке, слегка отросли, но лицо оставалось чистым и гладким — ни щетины, ни раскраса. Со своим богом, Медвежьим Стражем, Кочевник будто похоронил и себя, как берсерка. Не тренировался с остальными хускарлами, в число которых некогда собирался войти, не точил оружия и не говорил о войне. Только обнимал священный тис, как ушедшую сестру, и верил, что зеленые почки, распустившиеся на нем, — ее послание. Быть может, так оно и было, но Кочевнику была нужна более крепкая и надежная опора.

— Возьми. Я хочу, чтобы она была у тебя.

Кочевник растерянно заморгал, когда я вложила ему в руки золотую маску с резьбой в виде клочков шерсти и вытянутой медвежьей мордой. Эта маска была и больше, и тяжелее всех прочих — я едва вместила ее под накидку, чтобы принести сюда из замка. На лице Кочевника маска тем не менее смотрелась хорошо, будто ему всегда и принадлежала. Он задумчиво примерил ее и демонстративно вытянулся во весь рост, но до нижней ветви тиса даже макушкой все равно не достал.

— Пф-ф, — засмеялся Кочевник спустя минуту, снимая маску. — Какой из меня Медвежий Страж, издеваешься?

— Я не прошу тебя стать им. Это просто подарок. Используй, как талисман или доспех. Туда, куда мы скоро отправимся, защита не будет лишней…

— Да понял я. Возьму, ладно. Все равно надоело лбом стрелы ловить, так хоть головную боль не заработаю.

Отдать Кочевнику маску Первого берсерка казалось мне таким же правильным, как быть ему верным другом после всего, через что он прошел ради меня, Сола и нашего мира. Вернувшись в замок вместе с ним, порядком пьяным и продолжающим сыпать охотничьими байками, я долго думала, кому же отдать маску Совиного Принца, но так и не смогла решить. Вернее, не смогла признаться себе, что вовсе не хочу ее никому отдавать.

— Гектор сказал, что к завтрашнему утру все будет готово.

— Завтрашнему? — переспросила я рассеянно, вырванная из мыслей.

Солярис вздохнул, стойко терпя все мои прикосновения к его старым ранам — благо, новые не появлялись на нем вот уже четвертый день. Сначала, как и обычно, я промыла их настоем из диких трав, дабы размягчить жесткую корку, которой те покрылись, и дать дегтярному бальзаму, нанесенному после, как следует пропитать изувеченную плоть. Затем я сшила серебряной иглой края тех разрезов, которые все еще не стянулись — опытным путем мы выяснили, что так Солярис исцеляется быстрее. Благо, шить его плотную кожу оказалось не сложнее, чем штопать гобелены вместе с весталкой в детстве. Оттого там, где еще позавчера я продевала тонкую нить, сегодня уже ничего не осталось, кроме темно-лилового следа, похожего на синяк. Может, уже завтра Солярис действительно будет в полном порядке, как и обещал мне…

— Ты ведь помнишь, какой завтра день, Рубин? — спросил он осторожно.

— Ах, Солярис… Хотела бы я забыть.

Я промыла руки в кувшине, развязала хангерок за ширмой и, переодевшись, забралась к Солярису в постель. Впервые он остался ночевать в моих покоях, а не я в его башне, ибо именно сюда должен был нагрянуть Мидир в сопровождении хускарлов, когда все начнется. В окне, над угасшим алтарем Кроличьей Невесты, парили драконы. Их маслянистые тени проскальзывали внутрь комнаты, заслоняя свет от солнца, склоняющегося к верхушкам рубиновых деревьев вдалеке. Казалось, кто-то разлил по коврам чернила. То драконы летели на юг к землям Фергус, чтобы уже к завтрашнему полудню утопить предателей в их крови и расплавленном золоте.

Минули те две недели, что были даны хирдам на подготовку к войне, а мне — к встрече со своей судьбой. Ведь сразить Керидвен — лишь половина дела. Ни ярлскона, ни ее вёльвы, которых, по доносам разведчиков, насчитывалось порядка тысячи, не пугали меня. Пугала лишь пустота, что могла прийти за всеми нами.

«Клетка Принца продержится и столетия, но коль позовешь того, кто заточен в ней…»

Я поклялась Волчьей Госпоже, что не бывать этому, и честно гнала все мысли о Селене прочь, чтобы поддерживать крепость замков на той клетке. Я не вспоминала бездушные глаза и холодные фарфоровые руки, привлекающие меня к себе так, будто он имел на это хоть какое-то право. Не питала надежд, что эта проклятая древняя сила, в которой я против воли находила отклик своей, поможет мне сберечь отцовское наследие. Не говорила о нем и не произносила его имени. Плененный, Селен должен был пленником и оставаться. «Сначала смерть врагов, затем — смерть пустоты. Одно не должно ни мешать, ни помогать другому», — повторяла я себе каждый раз, когда в сердце закрадывались сомнения.

Сначала смерть врагов, затем — смерть пустоты. Одно не должно ни мешать, ни помогать другому.

Не должно…

— Руби.

Лицо Сола выглядело изможденным, а золото глаз не таким ярким, как прежде, но он все равно привстал на локтях и навис надо мной, когда я не отозвалась с первого раза. Руки Сола вдруг оказались по обе стороны от моей головы, вминая когти в бархатные подушки, и сердце, гулко бьющееся в правой части его обнаженной груди, ударилось о грудь мою, когда он опустился сверху.

Тяжелый. Сильный. Красивый. Сквозь смятый хлопок ночной рубашки — единственного, что разделяло наши тела — Солярис казался еще тверже и горячее. Я запустила пальцы ему в волосы, которые сама же и расчесала перед тем, как мы улеглись. Запах огня и мятного чая осел у меня на губах вместе с его дыханием.

— Обещаю, не умрешь ты юнцом, — прошептала я с усмешкой, мягко толкнув Соляриса на соседнюю подушку, чтобы он перестал удерживать вес на согнутых локтях и опустился обратно на постель. Кончики ушей его тут же порозовели, а сам он, неуклюже завалившись, забормотал что-то невнятное о том, что не мыслил ничего дурного и всего лишь хотел поцеловать меня перед сном, не больше.

Я хихикнула, качая головой. Как бы мне ни хотелось провести с ним эту ночь ближе, чем мы проводили все предыдущие, но сон был ему нужнее. Я перевернула Сола на другой бок, как ворчливого ребенка, а сама прильнула к его спине под выделкой из овчины, стараясь лишний раз не касаться бинтов. Несмотря на то, что в замке уже поселился осенний холод, а камин оставался темным, весь чертог быстро затопили уют и тепло. Словно все было как раньше, как обычно: я снова прибежала к Солу в башню погреться, пока Матти искала кресало, а на печке внизу грелось молоко.

Скрепив пальцы замком у него под ребрами, я поцеловала Соляриса в голое плечо и закрыла глаза.

— Если Гектор вдруг неправильно снял мерки… — пробормотал он полусонно сквозь баюкающее урчание, которым заходился каждый раз, стоило мне прильнуть к нему поближе ночью. — Если ошибется с размером… Откушу ему лицо.