В конце концов утомившись от многочисленных взглядов и охов, Солярис схватил меня под локоть, и мы свернули на улочку более оживленную и громкую, где никого не занимали какие-то чужаки, покуда открыт базар. На деревянных помостах теснились купцы, и несколько из них явно прибыли издалека, как и мы: они тяжело дышали, вытирали со лба пот, не привыкшие к жаре, и говорили с разными акцентами — кто с дануийским, кто с дейрдреанским. Из-за этого жители Амрита смотрели на них недоверчиво и обходили стороной. Зато местные собирали вокруг себя сутолоки, невероятно сладкоречивые. Где-то в конце рынка жарили мясо на вертелах, гремя шампурами, и заваривали то, что называлось кавах сада — напиток, похожий на кофе, который готовили в Сердце, только еще горче на вкус и густой, как смола. Я осмелилась сделать всего глоточек и тут же подавилась.

— Как тебе?

Я вздрогнула — до того неожиданно Солярис появился рядом, прежде отлучившийся с Кочевником к соседним прилавкам с кузнечными молотками и брошами. На его раскрытых ладонях, однако, лежал вовсе не железный инструмент.

— Давай. Выбирай, — поторопил меня Сол, расправив два шелковых платка перед носом — один с бахромой, другой без. — Какой из них?

— А там что? — спросила я, кивнув на холщовый мешок за его плечом, которого еще полчаса назад не было.

— Припасы.

— Так Ясу же сказала, что снарядит нас всем необходимым в дорогу…

— «Все необходимое» Мелихор сама собирать будет, помнишь? Готов поставить свой хвост на то, что из съедобного она возьмет только булки.

— А платки на что?

— Это так… Подарок. Заодно пялиться на тебя не будут, а то некомфортно же, наверное. Я-то давно привык. — Солярис отвел глаза, и от того, как мило покраснели кончики его ушей, не хихикать, а выбирать платок стало еще сложнее. — Ну? Какой из них? Или сразу оба хочешь надеть?

Не считая этой самой бахромы, платки были абсолютно одинаковыми, карамельно-кремового цвета с белым, едва различимым орнаментом в виде цветов, в незаметности которого и таилась их красота. Я всегда любила такие нежные вещи, потому что дома титул обязывал меня выглядеть соответствующе — драгоценная госпожа не может не носить драгоценных нарядов. И Солярис знал обо мне даже это. Он знал абсолютно все, но почему-то по-прежнему вручал подарки так, словно угрожал ими. Из-за этого я поспешила взять платок наобум, какой сам в руку полезет, и благодарно поцеловала Сола, как он того ждал, ненавязчиво наклонившись ко мне пониже. Обветренные и искусанные, его губы были на вкус, как та самая ореховая нуга, которую мы ели вприкуску с чаем.

Затем Солярис сам повязал платок вокруг моей головы, аккуратно убрав под него красные волосы, и мы продолжили путь в чуть большем спокойствии, чем раньше.

Хоть Амрит и казался огромным, в два, а то и в три раза больше Столицы, мы обошли его всего за час. Целую треть города занимал рынок, и я не стала утруждать себя тем, чтобы запоминать названия его улиц, покуда везде все продавалось невпопад: рядом с дорогими шелками — подковы и мечи, а рядом с лекарственными травами — ядреные специи, мешки с которыми высыпались перед покупателями по первому зову. Я понюхала горсть таких, оранжево-красных, как пламенеющий закат, и принялась чихать во все стороны, затопив ладони соплями и слезами. Оказывается, то был призрачный перец, который собирают только тогда, когда хотя бы один варан, отведавший его, умрет в агонии, сожженный изнутри. Кочевник долго хохотал надо мной, но потом Солярис сказал, что, по традиции Ши, любой, кто сможет съесть хотя бы ложку этого перца, имеет право попросить у ярла любой дар, и Кочевник буквально нырнул в мешок со специями лицом. Тогда пришел наш черед смеяться.

И хотя то действительно был смех, мне все еще хотелось плакать. Золотые маски богов позвякивали у меня в наплечной сумке — более я никому не доверяла их, носила с собой, но не как трофеи, а как проклятые реликвии, память об утрате и чести, которой не был достоин никто из смертных, включая меня саму. Пальцы до сих пор покалывало от совиных перьев, и запах вина преследовал по пятам, заставляя порой оборачиваться и искать взглядом в толпе того, кого уже не было ни на этом свете, ни на том. Солярис видел, до чего мне скверно, и благородно молчал о Принце, сиде и Селене. Зато он много говорил о войне, о том, что надо сделать по возвращении в Столицу, и продолжал водить меня по Амриту, к которому на самом деле был абсолютно безразличен. Лишь потому, что прогулки по городу помогали мне, он делал вид, что они помогают и ему.

— Ах так вот что такое куркума!

Желтый рис, который ворочали в бурлящем масле, я сначала пробовала с опаской, но затем быстро управилась с целой миской, купленной после долгого стояния в очереди. В голове проносились слова и тексты Дейрдре, посвященные Амриту, и я искренне старалась думать о них, а не о богах и смерти, пытаясь дать себе необходимый отдых. Ела, пока елось, и мешала черпаком тот самый рис, который подавался вместе с порцией рубленой баранины и кинзой. Куркума оказалась сладко-пряной на вкус, и я, восторженная, даже купила с собой в дорогу небольшой ее мешочек. А затем позволила себе разделить с Кочевником кувшин гранатового вина, чтобы протолкнуть съеденное.

Солярис воздержался от еды, назвав ее слишком жирной и «неудобоваримой», и потому терпеливо сидел на краю стола, прибитого к красному шатру в конце улицы. Все блюда готовились на открытом огне. И потому обедали здесь тоже снаружи, под сенью плотных шерстяных навесов, а не внутри нагретых солнцем трактиров. Можно было лично следить за тем, как заказанного тобой цыпленка маринуют в чане со скиром и травами, а затем при тебе же и жарят за каменной оградкой гостевого двора.

— Будешь доедать? — спросил у меня Кочевник, капая соусом себе на подбородок, и потянулся рукой к моей миске за последними кусочками баранины. Солярис вдруг подорвался с места и едва не перевернул за собой и без того шаткий стол, на что Кочевник испуганно одернул руку и захлопал округлившимися глазами. — Э-э, чего всполошился, ящер? Она же вроде не против. Ладно-ладно! Не трогаю я еду госпожи, не трогаю…

— Надень платок, — сказал Солярис, глядя на меня в упор.

— А?

Я облизнула губы, растягивая послевкусие выдержанного вина, и непонимающе скосила глаза на кремовый платок, который спустила с головы и развязала под шеей, чтобы не испачкать во время еды. Жаркий ветер развевал волосы, и перед самым носом вилась рубиново-красная прядь, но здесь на меня никто не смотрел — ни одна королева не могла тягаться с жарким из свинины и вином. Однако Солярис встревожился не на шутку. Вытянул шею и выглянул из-под навеса шатра на небо, где уже проступали первые сумерки. Нос у него задергался, как у охотничьей гончей. Затем Сол оглянулся на толпу и стал всматриваться поверх человеческих голов в ближайшую к нам башню — молочную и зазубренную, сторожащую город по ту сторону стены.

— Солярис, что-то не так?

— Уходим, — сказал он коротко и дернул меня за рукав так резко, что я перевернула миску с остатками риса на землю. Другие посетители лениво повернулись на шум.

— Эй, постойте! Куда мы опять несемся? — Кочевник разочарованно застонал, будто не успел к этому моменту выпить почти целую бочку вина в одного. При этом язык его даже не заплетался, а руки крепко держали тарелку, которую он жадно вылизывал, не наевшись. — Я еще даже не подрался ни с кем! Шлялись по этому вашему рынку только, а ты все причитал, того не бей, этого не бей…

— Солярис! — Я сжала его руку, заставляя замедлить шаг: уже спустя минуту мы неслись по базару, забыв на столе мешок со всем купленным, и я спотыкалась, едва поспевая. — Что происходит⁈ Куда мы?

Он не ответил, да это было уже и не нужно. Раздался бой городских колоколов, и та самая молочная башня, от которой мы стремительно удалялись, посыпалась на куски, разрушенная снарядом катапульт.

Смолкла музыка и песни, мелодия уда увязла в криках людей и детском плаче. Уличные повара и подавальщики бросились врассыпную, торговцы принялись судорожно сметать со своих прилавков все ценное, и мимо промчался отряд хирда с щитами и копьями наперевес. Мы трое едва не потеряли друг друга в закипевшей вокруг суматохе, но Кочевник схватил меня за шкирку и выволок из столпотворения, когда я уже начала задыхаться и падать, задавленная обезумевшим потоком людей. Руки судорожно прижимали к груди сумку с золотыми масками, а сверху сыпались молочно-белые камни, и несколько человек раздавило у меня на глазах. Трехлетний малыш истошно плакал, ковыряя пальчиками обломки, из-под которых торчала неподвижная женская рука. Брызги крови и песок осели на новой одежде и кремовом платке, в который я уткнулась носом, сдерживая кашель и тошноту, пока Солярис тащил меня окольными путями обратно к замку, а Кочевник расталкивал людей, чтобы нас снова не зажали в тиски и не сбили с ног.