Селен говорил, говорил, говорил. Выплескивал все без разбора, как обычно, слишком истосковавшись в одиночестве, а я все так же молчала. Только потерла голову в области затылка, где нащупала шишку, как доказательство той самой «неудачной посадки», а затем снова сосредоточилась на своей тарелке. Что-то с ней было не так. Сначала мясо не поддавалось ни ложке, ни ногтям, и я решила, что дело в неудачно подобранном куске говядины, поэтому целиком поднесла его ко рту, но…

— Сколько этой пище дней? — спросила я.

В полумраке, за бестолковой болтовней, собственным отчаянием, затхлостью пещеры и пряностью осенних листьев, я и не заметила, что ужин состоит из одной трухи. Жаркое было таким же испорченным и ссохшимся, как вся остальная пища у нас в тарелках. Овощи исходили вязкой горькой слизью, а хлеб оказался зеленым вовсе не из-за специй и тимьяна в муке, а из-за плесени, покрывшей его деревянным налетом. Из съедобного на столе не было абсолютно ничего, поэтому, отодвинув тарелку, я потянулась к кувшину с водой, желая хотя бы напиться вдоволь, но и там не оказалось питьевой воды — лишь соленая, морская.

Селен знал, чем людям надо питаться, но не знал, чем именно.

— Что-то я принес, когда ты навестила меня впервые, а что-то, пока ты спала… Тебе не по нраву еда, госпожа? Слишком пресная? Или слишком соленая? — спросил он обеспокоенно и положил себе в рот тот же кусок, который я выбросила из рук, плюясь. Селен прожевал его легко и даже не поморщился… Пока не проглотил. Затем лицо его вдруг исказилось, и он закашлялся, смеясь: — Ох, до чего же мерзко, право слово! А ведь до сегодняшнего дня я не чувствовал вкуса, язык был точно кусок железа. Но теперь, когда ты наконец-то рядом… Все меняется. И эта еда определенно не то, чем я хотел бы угостить тебя в столь знаменательный день. Фу!

Я поджала губы, чувствуя подкатывающую к горлу тошноту — не то от осознания, что Селен, похоже, постепенно забирает себе даже мои органы чувств, не то от самого его смеха. Тот непростительно напоминал смех Соляриса, оставшегося где-то далеко-далеко. «Нужно лишь продержаться подольше. И попробовать найти Сенджу», — напомнила я себе и глубоко вздохнула. Это означало никакой вражды, никакой грубости. Здесь я гостья — не королева, но и не пленница. Именно так мне подобало себя вести, пока это было возможно, несмотря на все, что Селенит сделал и что я хотела содеять с ним за это.

— Селен…

— Да, госпожа?

— А где остальные?

— Остальные?

— Ну, слуги или твои помощники, — сказала я осторожно, решив начать издалека. — Кто-то же накрывал стол, пока ты носил еду, меня приодел, да и осеннее убранство собрал, листья…

— Все делал я один. Здесь никого больше нет, — ответил Селен и улыбнулся от уха до уха. — Только мы двое.

Я побледнела. Мысль о том, что Сенджу куда-то ушел или я неверно поняла Селена и его нет здесь вовсе, невольно перебила другая: получается, это он меня и переодевал. Кожа тут же зачесалась, как от пыли, и я беспокойно заерзала на стуле, оттянула пальцем ворот платья, ставший слишком узким и тугим. Впрочем, неприкосновенность моего девичества — последнее, о чем мне стоило волноваться, будучи взаперти один на один с вездесущей пустотой.

— Мы здесь точно одни? — принялась выпытывать я снова.

— Абсолютно точно, госпожа.

— Но ты ведь сказал, этот дом для нас построил Сенджу…

— Да, так и есть, — кивнул Селен. — Он часто прилетал сюда, когда я еще был… другим. Тогда я был почти повсюду и видел, как он разговаривает со звездами и морем. Когда я снова решил навестить его, чтобы увидеть это место уже глазами человека, у которого их забрал, то увидел здесь великолепную обитель. Сам Сенджу больше не появлялся, и это, надо признаться, к его благу, ибо после того, как он попытался нас убить…

Я вконец растерялась и снова уткнулась в свою тарелку, пускай в ней и нечего было есть. В Круге говорили, что хороший дипломат подобен реке: меняет русло, чтобы обойти валун, а не разбивает его и не разбивается сам. Но у меня не было другого русла — другого варианта, кроме как цепляться за идею о Сенджу. Ошибался или Селен, или я. И во втором случае тот компас…

Я тряхнула головой, отказываясь думать об этом, чтобы не терять надежду, и сосредоточилась на том, на чем могла.

— Когда ты собираешься вернуть меня домой, Селенит?

Тон мой, несмотря на нетерпение в голосе, оставался таким, будто я ожидала услышать «завтра» или «через неделю», но никак не:

— Домой? О чем ты? Мы уже дома, Рубин.

Я стиснула пальцы в кулак так крепко, что согнула оловянную ложку пополам. Даже королевская выдержка давала трещину там, где ожившее проклятье смело предъявлять на меня свои права. Только память о Принце и осторожности, привитой Солом, а также резкий приступ головокружения помогли эту трещину залатать. Я покачнулась на стуле и вцепилась ногтями в зачерствевшую булку хлеба, раздирая ее, чтобы добраться до мякоти и, выбрав оттуда плесневелые кусочки, съесть хотя бы несколько крошек. Может, Селен и был способен обходиться без какой-либо пищи, но я — нет. Быть голодной сейчас означало для меня быть легкой добычей, а умирать быстро я не собиралась.

— Селенит, — снова позвала я, когда выела из куска хлеба все, что могла. Его имя было таким же кислым на вкус, как прогнившая еда на столе. — Верни меня в Столицу, пожалуйста.

— Зачем?

— Затем, что я королева Круга, и мое место там, где я могу им управлять. Не здесь.

— Хм. — Он замычал и протянул длинные бледные пальцы к моей щеке, чтобы накрутить на них кроваво-красный локон, выбившийся из прически. Я не дала ему этого сделать, отведя голову назад. — Твоя коса уже растрепалась. Я плохо заплетаю волосы, да? Хочешь, расчешу тебе их вечером? Как Солярис расчесывал. Я буду заботиться о тебе ничуть не хуже.

«То, что он с тобою сделать хочет, сделай с ним. Он от тебя неотделим…» — сказал Совиный Принц на смертном одре, но, наблюдая за Селеном сейчас, я не могла понять, чего еще он хочет, кроме как любить меня. Быть рядом. Обладать. Есть ли в напутствии Принца подоплека, которую нужно расковырять пальцем, как сырое тесто, чтоб понять? Или все надо понимать буквально? Мне нужно полюбить Селена в ответ? Нет, это уж вряд ли.

«Чтоб раз и навсегда покончить с пустотой нутра, он должен…»

Я запыхтела, точно сидела над руническим ставом, как в детстве, и никак не могла сложить мало-мальски читаемую вязь. Все вокруг казалось таким абсурдным, что реальность путалась с моими домыслами. Я говорила Селену о ненависти — он говорил мне о любви. Я просила вернуть меня домой — он предлагал сделать мне прическу. Возможно, если познать абсурд — значит самой быть абсурдной…

— Получается, ты обустроил замок сам? В одиночку? Ух ты, надо же! Постарался на славу, Селенит. Все вещи в моей комнате действительно будто всегда и были моими. Все предусмотрел, ничего не забыл! Ах, разве что…

Селен взбудоражился и резко подался ко мне через стол, оказавшись так близко, что я почти пожалела, что затеяла это.

— Да, госпожа?

— Где же мои настоящие вещи? — спросила я со вздохом мечтательным и тоскливым, подперев ладонью щеку. Чем дольше я смотрела Селениту в глаза, — а, находясь с ним нос к носу, смотреть я была вынуждена в них постоянно, — тем меньше, казалось, становится меня самой. Будто я таяла изнутри, как сахарная фигурка, и отдавала Селену что-то, что не смогу вернуть. Головокружение началось опять, и, похоже, вовсе не голод был ему виной. — Наручи, броня, поясная сумка, серьга… Ах да, и еще совиная маска, золотая такая. Куда ты их подевал?

— Убрал, — ответил Селен как ни в чем не бывало. — Они все грязные, в крови глупых и недостойных. Здесь тебе такие вещи не нужны.

— Но ты же хочешь, чтобы мы отпраздновали осенний Эсбат? Тот костер, что ты видел на весеннем, разводится каждый праздник, только используется всегда по-разному. Зимой, например, от городского костра связки остролиста поджигают и в каждый дом несут, чтоб бедствия от них отвадить; весной — прогоняют скот, все верно, это чтобы тот не хворал и принес здоровое потомство. А вот осенью в костре сжигают все старое, изжившее, чтобы следующий поворот Колеса только лучшее принес. Я бы вот с радостью сожгла все то, что принесла с собой, ибо война закончилась, и всем вещам, что сопровождали меня на ней, тоже хорошо бы исчезнуть. Особенно маске, из-за которой я людей губила, сама не своя была. А то вдруг следующий поворот Колеса снова мне войну принесет!