В самое сердце.

Уже во второй раз за день я смотрела, как мой друг захлебывается кровью и падает на землю плашмя. Ростки вербены и земляники, выстилающие ему путь, дернулись, точно живые, и мгновенно сгнили.

— Я больше никуда не отпущу тебя, Рубин, — произнес Селен, и его шепот погнал холод по моей шее, в которую он уткнулся носом, за секунду очутившись прямо у меня за спиной. — Теперь ты навек моя. Пойдем же, я отведу тебя домой. В том доме, что Сенджу для нас возвел, никто нас не найдет.

Ткань плаща порвалась с оглушительным треском под натиском разложившихся крыльев. То были крылья уродливые и костлявые, перепончатые, как у летучей мыши. Все остальное тело Селенита начало меняться тоже — выросло, нагрелось… Мужские руки, схватившие меня за талию, обернулись когтистыми лапами, покрытыми багровой чешуей.

«Это был дракон, — сказал мне Ллеу после того, как Свадебную рощу усеяли обезображенные хирдманы, и я принесла ему одного из них, чтобы узнать, кто сделал это со всеми ними. — Тот нейманский воин умер от драконьих зубов и когтей».

Не имея собственного облика, Селен мог повторить облик чужой. И драконий тоже.

Ноги перестали чувствовать землю.

— Рубин! Рубин!

Господский двор сотрясло рычанье, под подошвой ботинок мелькнул длинный жемчужный хвост, усеянный гребнями, тщетно пытаясь добраться до Селена, поднявшегося в воздух месте со мной. Как и Солярис, я мало что могла без него: царапала ногтями сжимающие меня лапы, раздирала пальцы о чешую, кричала и билась, брыкалась, но не могла вырваться.

Зрение помутилось, и голоса, зовущие меня по имени, стали затихать. Лишь перекатывающаяся тяжесть в сумке на поясе отрезвила. Я кое-как просунула туда руку, вывернула ткань и пропустила через пальцы круглую бляшку с выпуклой крышкой и крутящейся медной стрелкой под ней.

Компас, указывающий на Сенджу, упал на ступеньки лестницы перед оклемавшейся, но с пробитой головой Ясу, растерянно смотрящей на меня снизу вверх.

— Там, где он! — успела выкрикнуть я, прежде чем и она, и Солярис, мечущийся по двору в неистовстве, и неподвижно лежащий Кочевник окончательно исчезли вдалеке.

14. Селенитовый остров

Мне был неведом безмятежный сон с тех пор, как началась война, однако, когда я очутилась в настоящей опасности, сон вдруг нашел меня сам. Быть может, потому что я выбилась из сил, размахивая мечом под животом Селена, пока не выронила его в Изумрудное море, над которым мы пролетали. Блестящие зеленые воды, похожие на колышущееся поле из трав, беззвучно проглотили его и упокоили на своем дне. То же самое стало и с моей обувью, и с перчатками, и даже с заколками, выбившимися из кос, пока я извивалась в лапах Селенита, отказываясь сдаваться, даже когда выбраться из его хватки означало бы разбиться насмерть. Один раз Селен действительно уронил меня, но успел поймать. Летал он неуклюже, как детеныш, то и дело проваливался вниз, забывая махать крыльями и слишком сильно размахивая вместо этого хвостом. В конце концов от бесконечной тряски, тошноты и страха мир обратился во всполохи воды, земли и неба, и я утратила сознание.

Это был первый раз в жизни, когда я не хотела просыпаться, и первый раз, когда мое пробуждение приветствовал шум прибоя за окном. Несмотря на то что замок Столицы подпирал собой край континента и спуститься по утесам до побережья Изумрудного моря занимало не больше получаса, ни в одной из комнат море не шумело так, как здесь, где я очнулась. Казалось, пена шипит и тает прямо у меня на веках. Запах соли и кашемировых простыней навевал мысли о богатом купеческом доме, а перина кровати была такой тугой и мягкой, набитой лебяжьим пухом, точно в моих родных чертогах. Оттого, наконец-то разомкнув отекшие веки, я испытала лишь удивление, но не страх. А проснувшись окончательно и осмотревшись, поняла: это место не просто похоже на мой дом — оно его повторяет.

Тяжелый жаккардовый балдахин, расписанный звездами и серебром; мебель из темного дерева с искусной резьбой: трюмо, зеркала и ларцы, стоящие в изножье постели. В правом дальнем углу на меня смотрел треугольный алтарь, но пустой: вместо вербеновых цветов и кроличьей статуэтки его занимали различные игрушки и драгоценности. Чего там только не было: гребни, ожерелья, соломенные куклы-обереги и даже лунная фибула, совсем как та, что принадлежала моей матери и которую я предусмотрительно оставила в Столице. На некоторых вещах, если присмотреться, можно было заметить пятна засохшей крови, потому я не стала притрагиваться к ним. Только обошла комнату по кругу и заглянула в пустой и неправильно сконструированный очаг без дымохода, зато с каменными таганами в виде волчьих голов. Следом за этим я ощупала пальцами глянцевые поверхности столов и остановилась подле крепкой постели, с которой только что слезла. Рядом с ней стояло кресло, точь-в-точь как то, в котором Матти коротала вечера, вороша кочергой каминные угли перед гаданиями. Из подлокотников даже торчали иголки для шитья, но полосатая обивка выглядела совсем новой и блестела, напоминая, что это всего лишь очередная имитация моей старой жизни, а не она сама. Прямо как Селен.

Единственное, что ему не удалось повторить — это стены. Неровные, губчатые и теплые на ощупь, цвета шафрана, выцветшего на солнце — не то камень, не то застарелое дерево. Там, где в моих покоях располагались витражные окна с царапинами от когтей Соляриса, слишком часто пробирающегося через них, пещера оставалась пещерой. Только одна узкая прямоугольная выбоина, словно трещина, вела на балкон, что на поверку был обычным плоским выступом над пропастью моря. Высокие изумрудные волны вздымались под ним, как упряжка лошадей с белыми гривами, и лизали подножие того, что оказалось одновременно и горой и замком, вырезанным прямо в ней. До меня волнам было не достать, а мне до них: стоило лишь мельком глянуть вниз с балкона, как даже у меня, привыкшей к высоте, голова пошла кругом.

Вцепившись пальцами в шершавую стену, чтобы не потерять равновесия, я подступила к самому краю выступа, судорожно ища сушу или хотя бы ее размытые очертания вдалеке. Но под замком не было ни берега, ни мыса, ни причала, а впереди тянулась сплошь изумрудная и бескрайняя вода. Словно посреди моря стоял голый валун, на самую вершину которого Селен меня и посадил. Выше были только кудрявые облака и несколько остроконечных каменных выступов, тающие в них. Зеленые волны и синее небо образовывали идеально ровный горизонт, похожий на шов.

С заколотившимся сердцем я возвратилась в комнату и огляделась еще раз. В отражении трюмо на меня смотрела незнакомка: перламутровая броня исчезла, уступив место крестьянскому платью с орнаментом Найси, больше меня на два размера, а потому подпоясанное ремнем. Волосы лежали за спиной толстой косой, и меда в ней почти не осталось — одна только кровь против белокурой пряди толщиной с ладонь. От этого вида — от того, как я перестаю быть самой собой, — мне вконец подурнело. Серьга-талисман, с которой я не расставалась с десяти лет, пропала тоже, как и все мои вещи от поясной сумки и ножен до совиной маски из злата. Я обыскала каждый угол в комнате, каждый ларец, но так и не сумела отыскать их. Зато нашла женские наряды в платяном шкафу из разных туатов, явно принадлежавшие разным же женщинам. Среди них были даже свадебные и детские. И тоже в пятнах засохшей крови.

В конце концов неисследованной осталась только дверь — добротная и одностворчатая, в сторону которой я смотрела лишь искоса, боясь даже представить, что ожидает меня за ней. Из-под нее текла темнота, сталкиваясь с солнечным светом, просачивающимся с балкона, а тишина шептала о притаившейся беде. Я прислонилась к двери ухом, но, так ничего и не услышав, отпрянула назад, не притронувшись к ручке. Вместо этого я забилась в свободный угол между балконом и постелью и обхватила себя руками в попытке утешиться, раскачиваясь взад-вперед.

Это был остров Селена. Остров, который я видела в своих снах и с которого мне не было суждено выбраться. Если только…