Теперь, когда получила доступ в опустевший после смерти хозяина дом, еще много чего приметила. Микроволновая печь немецкая. Телевизор с экраном огроменным. Даже вафельница электрическая и пароварка имеются, только подумать!

Продукты, что в холодильнике и подполе оставались, Василиса Петровна себе прибрала – на то у нее санкция от сына имелась. Имущество, ясное дело, не тронула – не воровка. Но раздумывала: что дальше-то будет? Денис, столичный фрукт, сказал: без отца ездить сюда не станет, значит, на продажу выставит. Неужели вместе со всем, что внутри, – а тут и светильники из хрусталя, и ковры на полу?!

У нее приятельница, риелтор, рассказывала: жилье, когда обставлено, в цене совсем немного прибавляет. Покупатель – он ведь под себя все хочет. Зачем ему шкафы, портьеры, картины на стенах? Поначалу в чужих интерьерах поживет, а потом раздаст родственникам или на продажу выставит. А вот ей бы ну очень вещи покойного пригодились. У самой меблишка дрянная, еще советских времен, из ДСП, техника бытовая древняя. Предложить, может, Денису, что сама выкупит?

Но посмотрела по ценам и приуныла. Микроволновка такая – целых пятнадцать тысяч, если новая. Допустим, сын покойного ей скидку даст – за то, что б/у. Но хочется ведь и шкаф натурального дерева, и вазу хрустальную в форме ладьи, и диванчик велюровый. Если за все платить – никаких сбережений не хватит.

А может, Денис и вовсе не продавать – сдавать дом надумает. Вместе со всем имуществом. Тогда точно съемщики хорошие вещи мигом раздолбают.

Тут бы какую хитрость проявить. Дипломатию.

Василиса Петровна вспомнила похороны и поминки. Сын покойного на них, сказать прямо, смотрелся белой вороной. В ботинках по виду из настоящего крокодила, не пил почти, в разговорах общих не участвовал (да все местные, едва чужак приближался, сразу замолкали). И слова за помин души сказал мудреные. Точно Василиса Петровна не помнила, но смысл: как жаль, когда молодые уходят. Хотя какой сосед молодой, если ему семьдесят шесть было? Ей вот только шестьдесят, и то себя хорошо пожившей считает.

И все подкатывал, выспрашивал, как покойный последние дни провел? Не прибаливал ли, не расстраивался?

Она спросила:

– Зачем вам это?

А Денис в ответ:

– Не верю я, что инфаркт на пустом месте может случиться.

Василиса Петровна вспомнила, как их терапевтиха говорит, повторила:

– Чего удивляться? Сосуды к такому возрасту изношены.

Он в ответ рассердился:

– Отец не пил, не курил. Каждый день зарядка, воздух свежий. Рыбалка. У него ресурс оставался – минимум лет на двадцать.

– До девяносто шести, что ли? – усмехнулась.

– Именно так! Я его недавно уговорил скрининг сделать. Фактический возраст – на шестьдесят. Жить бы еще да жить.

Про скрининг Василиса Петровна знала – рекламу по всему поселку развесили. Но никто не идет – чего деньги на глупости тратить? Тем более и доказательство налицо: соседу долгие годы обещали, а инфаркт в одночасье скосил.

Но то, что Денису очень хочется в смерти отца виноватого найти, Василиса Петровна на заметку взяла. И даже хотела наябедничать, что Наташка-то на похороны не пришла. Но подумала: чего болтать, мало ли какие у человека причины? Может, трупов боится. Или чужачкой в их обществе себя чувствовать не хочет.

Наташка – молодайка с соседней улицы. В поселок переехала лет десять назад, но до сих пор считалась пришлой. Чем-то на Дениса похожа – тоже не вписывалась в местные привычки-правила. Вместо огурцов и клубники в огороде цветы выращивала. По утрам во дворе на коврике диковинные позы принимала – делала гимнастику йогов. На море ходила в любую погоду – хотя любой коренной житель купался в сезоне единственный раз, в начале сентября, когда дети по школам разъезжаются, пляжи пустеют, а вода еще теплая.

Юрия Михайловича Наташка обхаживала. В гости приходила – вместе чаи гоняли во дворе. И на корыте своем плавучем он ее катал. В плане, чтобы целовались или ночевать, допустим, осталась – Василиса нет, не приметила. Соседи тоже не болтали. Но дружба меж Наташкой и отцом Денисовым наличествовала. Надо бы узнать, чисто из любопытства, – почему не пришла проводить в последний путь?

Телефона Наташкиного у Василисы не имелось, но где жила – знала. Улица Зеленая, извилистая, в гору, никаких туда автобусов. Ничего, дошагаем.

Взяла клюку, отправилась. Пока шла, вспоминала, как однажды с соседом покойным спорили. Тот убеждал: «Василиса, ты женщина в самом соку, и ноги у тебя не больные. Зачем с палкой ходишь?»

– Так проще с ней! – отбивалась.

А он настаивал, что не нужно искать легких путей, и организм следует постоянно в тонусе держать. Убедительная вроде теория – только сам теперь в земле сырой, тогда как она шагает себе по поселку, греет косточки под солнцем осенним. Пусть и опираясь на клюку.

Дом у Наташки – мазанка неухоженная, типичный для оригиналки. Калитка заперта. Постучалась – ответа нет.

Заглянула в просвет в заборе: во дворе пусто. Дверь в лачугу закрыта. Но что приметила странное: у калитки виноград собран, в ящике. И над ним – туча пчел, мух, птички тоже подскакивают, клюют ягодки. Судя по количеству нахлебников, пируют давно. Зачем на улице-то продукт бросать? Бесхозяйственно. А еще удивило: на веревке белье выстиранное полощется. Простынь перекручена, полотенце и вовсе на землю слетело – вчера ветрище задувал. Нормальная хозяйка давно бы поправила, но что с Наташки взять?

Василиса Петровна постучала в калитку еще – долго, громко.

Из соседнего дома выглянула старуха, осудила:

– Чего колошматишь? Нет ее.

– А куда делась?

– Да пес знает. Дней пять не вижу.

– Уехала, что ли?

– Понятия не имею.

Юрий Михайлович умер неделю назад. На похоронах Наташка не показалась и все дни после, получается, шляется неизвестно где.

Бабку соседскую Василиса не знала, но по виду – местная, из Абрикосовки. Сказала ей доверительно:

– Я Наташку ищу. Она с Михалычем дружила. Который преставился. На лодке его каталась, на чаи приходила. А на похороны – не заглянула даже. Странно.

Старуха заинтересовалась:

– Тот Михалыч, кто дом у моря собирался покупать?

– Ну да.

– Наташка к нему подкатывала, что ли?

– Свечку не держала. Но Михалыч всегда расцветал, когда приходила. Солнышком называл.

– А мне ни слова, – осудила старуха.

– Вы с ней общались?

– По-соседски. Но говорить с ней не о чем. В делах огородных – ноль полный, о себе ни гу-гу.

– Откуда она вообще в Абрикосовке появилась?

– Говорила, в Москве раньше жила, а сюда отдыхать приехала и влюбилась в поселок. Решила остаться. Купила этот домишко.

– В здравом она уме? Жилье в столице на мазанку в наших краях променять?

– Я тоже считаю: дура, – согласилась собеседница.

– А родственники какие, дети есть у нее?

– Никогда не рассказывала.

– Говоришь, дней пять ее нету? Уехала, что ли?

– С чемоданом не видела. Но, может, пропустила, – развела руками соседка.

«Странная, очень странная история», – думала Василиса Петровна, шагая домой.

Может, к своей выгоде новые знания использовать?

Вернулась домой, позвонила Денису. Разговор построила по-деловому:

– Давайте, как у вас в Москве принято. Ты – мне, я – тебе.

– Что хотите, Василиса Петровна? – спросил грустно.

– Кое-что из имущества вашего батюшки купила бы. Если отдадите со скидкой.

– Можно. А что взамен предлагаете?

– Информацию к размышлению.

Интересно человек устроен. Пока Денис с ними жил, Садовникова уверенно исполняла роль матери семейства-мегеры. А когда «возмутитель спокойствия» их дом покинул – вдруг осознала: перегибала она палку, когда требовала от приемного сына сплошных пятерок и безупречного порядка в комнате.

Если раньше в ответ на претензии классной руководительницы только виновато кивала, теперь начала огрызаться, Митю защищать. Иногда разрешала проспать на первый урок, а то и вовсе прогулять школу. И от каши по утрам они после совместного обсуждения отказались – Садовникова делала себе и мальчику горячие бутерброды с сыром, а иногда и против доброй порции кетчупа сверху не возражала.