Тревожиться было не из чего, спустя два или три часа они уже поместились в харчевне «Эстельеса», собственность доньи Паулы Рамирес, улица Эррериас, как раз рядом с похоронным заведением Пастраны, полный пансион, 2,75 песеты со стиркой белья.

– Здесь будет хорошо, увидишь.

Робин Лебосан проводит вечера в доме сеньориты Рамоны, оба чувствуют себя без вины виноватыми, это бывает, единственное лекарство – убивать время.

– Пожалуй, я совершаю ошибку, Монча, я слишком многое осуждаю и презираю, так жить невозможно, жизнь идет куда-то под откос, я очень боюсь, Монча, больше, чем ты; думаю, что через пятьдесят лет люди все еще не избавятся от этого безумия, все происходящее – безумие, со всеми этими шарлатанами, героями, политиками и монахами нужно быть начеку, так как они… сегодня мне, правда, хочется, чтобы ты поставила пластинку Шопена или сыграла сама, пожалуй, лучше сама, сколько дней не знаем ничего о Раймундо, каково ему там? Он и не представляет, как мы скучаем по нему… сегодня не откажусь от рюмочки… как все странно, Монча! Недавно ты меня обрадовала, посмотрим, надолго ли… Почему бы тебе не поднять немного юбку?

Сеньорита Рамона сидит в качалке и молча улыбается, приподнимая постепенно юбку.

– Как скажешь.

Супруг доньи Паулы Рамирес зовется дон Косме, он писарь в финансовом управлении, дон Косме – человечек хрупкий, но продувной, причесывается с волосодержателем «Гомина Аргентина» и по воскресеньям, чтобы поразвлечься и честно заработать несколько реалов, играет в муниципальном оркестре «Легенду поцелуя», «Свадьбу Луиса Алонсо», хоту «Долорес»; донья Паула грудастая и ядреная, держит дона Косме на побегушках и с бесконечным презрением величает «Бетховеном».

– Иди, Бетховен, за шпинатом! И не задерживайся! Принеси также дубовый уголь и зайди в мастерскую узнать, для кого тот шикарный фоб, что вынесли утром.

– Сейчас пойду, Паулита, дай дочитать газету.

– Никаких газет! Сперва долг, потом развлечение.

– Ладно, жена.

У доньи Паулы пять нахлебников: священник дон Сенен Убис Техада, бронхитик; отставной пехотный бригадир дон Доминго Бергаса Арнедильо, астматик; протезист дон Мартин Бесарес Леон, воспаление мошонки, и мы двое, раненые.

– Было б хуже, если б мы еще были глупые и старые, верно?

Второй артикул уложения 1852 г. о благотворительности подразумевает, что больше всего нуждаются во внимании сумасшедшие, глухонемые, слепые, паралитики и увечные, пожалуй, правильно. У хозяев-супругов только одна дочь, Паулита, бедняжка отвратительна, похожа на крысу, вдобавок усы, бакенбарды, очки, что называется, ужас, да и только.

– Почему не приударишь за ней? Немного бы поухаживал, нас, думаю, лучше бы кормили, ты толстокожий, отчего не попробуешь?

– Сволочь! А ты почему не попробуешь? Раймундо, что из Касандульфов, и его кузен артиллерист Камило ходят в госпиталь делать инъекции, лечение амбулаторным путем, ясное дело, сестра Каталина продолжает давать талоны; через несколько дней, когда сидели в кафе, в разговоре всплывает:

– Что скажешь насчет Афуто Гамусо и Сидрана Сегаде? Раймундо, что из Касандульфов, становится серьезным и понижает голос:

– Ничего, что ты хочешь, чтоб я сказал?

Его кузен, артиллерист Камило, глотнув коньяку, смотрит в пол.

– Что, по-твоему, должны мы делать?

– Не знаю, покамест набраться терпения и ни с кем не говорить об этом, надо подождать, когда все кончится и можно будет собраться семьей и решить, Моранов много, Гухиндесов еще больше, все, кто жив, должны сказать свое слово, тот, о ком мы с тобой знаем, должен заплатить за свое преступление, так это не пройдет, есть закон, что правит нами, поговорим о другом, чему быть, того не миновать.

Артиллерист Камило спрашивает еще две рюмки.

– Есть запасные талоны?

– Нет, но кто знает, что будет с нами завтра.

Когда приносят коньяк, Раймундо, что из Касандульфов, все еще в раздумье.

– Смотри-ка, нельзя даже выпить за твое здоровье и сказать «салюд»![48]

До дому четыре дня поездом, одно мучение.

– Мог бы, сегодня же пошел бы домой.

– Слушай, и я! И кроме того, подарил бы ружье первому встречному.

Здоровье Раймундо, что из Касандульфов, и его кузена Камило постепенно улучшается, но они дохнут со скуки, к тому же нет ни гроша, партия в покер в «Иберии» давала лишь возможность заплатить за квартиру, нельзя было чересчур рисковать, Паулита, кроме того, что была страшна, как смертный грех, оказалась добродетельной, и хотя артиллерист Камило из кожи лез вон, чтобы соблазнить ее, его план устроиться как у Христа за пазухой с треском провалился.

У дона Атанасио Игеруэла Мартина из Сеговии – ловкость рук, карточные фокусы, гипноз, отгадывание мыслей и будущего – не масон ли наполовину? – сбежала жена с мавром, у дона Атанасио пошла изо рта пена.

– Не шлюха ли она – удрать с магометанином?

– А вы знаете, где она?

– Нет, не знаю и не интересовался, я ее вычеркнул из своей жизни.

– Черт возьми!

Разговоры о женщинах обычно очень утешают мужчин. Артиллерист Камило силился настроить гаиту.

– Слушайте, сеньор Игеруэла, цену женщинам мы знаем, есть шлюхи, есть калеки, есть глухие, у одной – конъюнктивит, у другой – опущение матки, у третьей воняет изо рта, у этой болит позвоночник, та сбежала с мавром или с христианином, все равно, некоторые хотят направить тебя на путь истинный и сделать порядочным человеком, чтоб им пусто было! и тогда целый день говорят тебе, что ты должен сделать, дают советы, спрашивают отчета, словно у тебя своей головы нет, ведут себя как образцовые матери, нужно ангельское терпение, почему бы им не уняться? Вероятно, не могут. Женщины хороши, я знаю, но не все, чтоб далеко не идти, Паулита – полное фиаско во всех смыслах, но в общем они, конечно, хороши, жаловаться нельзя, плохо то, что очень узколобы и все стараются организовать… Слушайте, не знаете ли вы кого-нибудь в госпитале Нанкларес де Ока?

– Нет, а что?..

Робин Лебосан всю ночь писал, чувствует легкий жар и готовит кофе с ложечкой спиртного, у него и осталась-то капелька, по крайней мере кофе горячий, отхлебывая, он читает написанное, поднимает глаза и задумывается.

– Да, кофе я заслужил, несомненно, есть вещи отдаленные и есть близкие, память возвращает время событиям и имена людям, памяти многое дано, по правде, все уходит мало-помалу в прошлое, Бенисья была тогда девочкой, Адега, ее мать, недавно овдовевшая, очень хорошо выглядела, Монча всегда была элегантной, истории теснятся в мозгу, в нашей семье никто никогда не написал разумного завещания, это не экзамен на здравый смысл, но близко к этому, похоже, Раймундо всегда нравились горы, у меня никогда не было здоровья в избытке, помню, однажды Раймундо сказал мне: я хожу на волка, на кабана, но не на кролика, это – для кастильцев, они выходят утром в поле с ружьем и палят по всему, что движется, по тому, что живо, будь то голубь, кролик, ребенок, все равно, Раймундо был на островке в дельте Миссисипи, где говорят по-испански… один сеньор сказал другому вполне серьезно: вы ошибаетесь, умный – это тот дурачок, который умирает молодым…

Робин Лебосан роняет голову на грудь и засыпает, когда в мозгу появляются мысли, это знак того, что тобой овладевает сон, такое происходит со всеми.

– Почему не ляжешь в постель?

– Видишь ли, я ночью писал, хочу сейчас прикорнуть, чтобы весь день не быть разбитым…

Танис Гамусо рвет крапиву левой рукой не переводя дыхания, крапива жжет лишь того, кто останавливается, легко рвать крапиву, не обжигаясь, собаки воют со скуки, а также при полнолунии или чуя чью-нибудь смерть, лебеди в саду сеньориты Рамоны, которые уже должны быть очень стары, Ромул и Рем (стары для лебедей, понятно), плывут по пруду с неудовольствием, это их дело. Танис Гамусо втихомолку смеется, слыша, как шуршит дурная трава.

– Пусть я девка, но ты мерзавец, это хуже. Хочешь, скажу это при всех и при хозяйке, если сейчас же не уйдешь и притом глядя в землю, я тебе скажу это при всех в салоне, слышишь?