Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Сеньорита Рамона велит позвать Робина Лебосана.

– Получила письмо от Раймундо, говорит, что ему дадут отпуск.

– Хорошо.

У Робина вид озабоченный.

– Монча.

– Ну.

– Я сам не запишусь. Пусть призовут мой год. И кроме того, хочу открыть тебе тайну.

– Мне?

– Да. И никому больше. Если Фабиан Мингела придет в деревню, я его убью. То, что о нем говорят, – правда.

Сеньорита Рамона помедлила с ответом.

– Успокойся, Робин, посмотрим, что скажет Раймундо, когда приедет. Ты говорил с Сидраном Сегаде, мужем Адеги?

– Да.

– И с Бальдомеро Афуто?

– Тоже.

– И что они думают?

– Что Моучо – ничтожество, но может стать опасным, он – предатель, и кроме того, не один.

– Сколько с ним?

– Не знаю и не знаю, кто они и откуда, никогда их не видел.

– А полиции известно?

– Говорят, что не хотят ничего знать, это не их дело.

– Нет? А чье же тогда?

– Знал бы я!

Хлеб священен, есть священные вещи, которые в мире, где все навыворот, не уважают – сон, хлеб, уединение, жизнь; хлеб нельзя ни жечь, ни швырять, хлеб следует есть; если зачерствел, брось в воду, пусть куры едят; если упал на землю, поцелуй и положи там, где на него не наступят; если подаешь нищему, тоже поцелуй; хлеб священен, он как Бог, а человек – наоборот, смехотворный пискун с плохо переваренными претензиями, ощипанный и бестолковый…

Сеньорита Рамона закрыла ставни.

– Все это очень странно, совершенно не понимаю, что происходит, наверно, большинство испанцев не понимают, зачем столько крови?

Сеньорита Рамона говорит, прерывая речь паузами:

– Возможно, война с чужеземцами, что врываются в дом, благородна – к примеру, с французами в прошлом веке; не знаю, я не мужчина, женщины всегда думают иначе, возможно, благородно воевать с другими народами за территорию, но воевать за идею, которая, чего доброго, окажется ложью, и воевать между собой! Это настоящее безумие!

– Да, я думаю так же, но молчу, и ты молчи.

– Да, да, зачем говорить. Я молчу, как мертвая, хочу лишь одного, чтоб это окончилось поскорее. Люди, слепо верующие, очень опасны, есть и те, что не веруют, но притворяются, эти еще хуже, слепая вера – штопор, которым вытаскивают совесть, или консервный нож для совести… хочу только, чтобы мы скорее увидели конец этого безумия.

– Но до конца еще далеко.

– Ты думаешь?

– Уверен! Весь мир взбудоражен, и никто не хочет слушать голос разума.

Сеньорита Рамона придвигает Робину Лебосану пепельницу.

– Не бросай пепел на пол.

– Извини.

Сеньорита Рамона не может скрыть беспокойства.

– Да, правда в том, что эти ослепленные борцы тупоголовы и становятся предателями, быстро заражаются бешенством, к тому же сбиты с толку, ты понимаешь хоть что-нибудь из того, что творится? Они нервничают, злятся, а озлобленный и нервный человек хуже скорпиона.

– В конце концов, да хранит нас Господь!

Сейчас как в древности, когда шли пешком в Святую Землю и мужчины отправлялись в путь ради цвета глаз возлюбленной и цвета облаков, ради вкуса придорожных плодов, ради любого цветка с пчелой в нем, ради запаха пустынь и лугов, идем на север, идем на юг, идем быстро, еле двигаемся, гибнем и никогда не находим свой дом и так далее. Людей Мартиньо Фруиме несколько раз задерживали, когда они шли косить в Белинчон, провинция Куэнка. Помнишь те стихи Росалии де Кастро «Кастильянцы из Кастилии»? Шли косить девять мужчин и шесть женщин, одна родила по дороге, кроме того, трое детей шести-семи лет. Мартиньо Фруиме сказал своим людям:

– Вы видите, что делается, думаю, лучше вернуться домой, здесь всех убьют, ни одного не останется.

– Ладно, но говорят, что в Гальейре командуют фашисты.

– А нам что? Дом есть дом, земля есть земля, кто командир, тот и командует.

– Да, это верно.

Они находились далеко за Тахо, шли обратно ночью, ориентируясь по Полярной звезде, при свете луны, днем спали, пересекли две линии фронта и добрались до деревни Несперейра, приход Карбальейра, в Ногейра де Рамуин, там живут точильщики и такие же косари, как они сами, уходили цветущие, как розы, возвращались черные, как негры. Боже правый!

– Ты всегда верил, что дойдем живыми?

– Да…

Первый кобелек, занявшийся Долориньей Алонтрой после операции аппендицита, был дон Лесмес Кабесон Ортигейра, врач-практикант, специалист по несложной хирургии и один из шефов гражданской милиции «Рыцари Ля-Коруньи» – нечто вроде политической и патриотической стражи.

– У тебя болит это место?

– Да, сеньор.

– Потерпи, за это тебе плачу.

– Да, сеньор.

По слухам, имя дона Лесмеса связано с операциями лагеря Раты и нападением на масонские ложи «Возрождение» и «Мысль и Дело», так и бывает: тебя вовлекает во все это смерть ближних твоих, и внезапно ты оказываешься среди трупов, понимаешь, что и сам убит и лежишь на земле.

Дон Лесмес скрывает, что посещает дом Апачи, положение обязывает соблюдать форму, он сказал Долоринье, что зовут его дон Висенте и он – священник.

– Никому не говори, дочь моя, плоть слаба и грешна, сама знаешь.

– Да, сеньор.

Однажды ночью дон Лесмес поднял шум, потому что взорвалась консервная банка, как раз когда он трудился, и, ясное дело, испугался.

– Саботаж, саботаж! – ревел дон Лесмес, застегивая штаны. – Это – покушение! Попытка напасть! Это – гнездо красных!

Апача его остановила:

– Слушайте, вы, дон Лесмес, со всем моим почтением – нет здесь никаких красных, поняли? Здесь все – такие националисты, что дальше некуда, и я – первая, ни малейшего сомнения насчет моего дома не допущу, слышите? Ни малейшего! И если не извинитесь, позвоню дону Оскару, он мой хороший друг, и вы объяснитесь с ним – здесь, у меня, люди развлекаются, а не занимаются конспирацией, поняли?

Дон Лесмес поджал хвост:

– Извините, я подумал, что это бомба, поймите. Раймундо, что из Касандульфов, не знает, кто такой дон Оскар, но не спрашивает. Зачем? Разве важно то, что происходит в борделях? Мы, националисты, взяли Толедо (почему «мы»?) и освободили Алькасар; Раймундо, что из Касандульфов, замечает, что у него пульсирует в висках, наверно, температура. Франко объявлен генералиссимусом сухопутных, морских и воздушных сил, Робин Лебосан говорит, что не запишется, пусть призовут его год, каждый идет своим путем и будет идти, сеньорита Рамона ездит верхом, ест печенье и думает, думает все время; мы, националисты, у ворот Мадрида, почему, собственно, «мы»? Когда Раймундо, что из Касандульфов, приехал в отпуск в деревню, нашел сеньориту Рамону странной.

– Что с тобой?

– Ничего, а что?

– Так, подумал, что-то произошло.

Пуринью Коррего, самую старую из служанок сеньориты Рамоны, нашли утром мертвой.

– Как это случилось?

– Должно быть, умерла от старости, всех это постигает раньше или позже, некоторые до старости и не доживают.

У сеньориты Рамоны со времен отца теперь остались только Антонио Вегадекабо и Сабела Соулесин.

– И попугай.

– Ладно, и попугай, ясное дело.

Фабиан Мингела не вошел в дом Сидрана Сегаде, мужа Адеги, в дом Афуто Гамусо он тоже не входил, не решился, в обоих случаях он спрятался поблизости и подстерег момент, когда хозяева пришли домой. Фабиан Мингела (Моучо) послал десять человек схватить Сидрана и Афуто и доставить связанными. Сидран Сегаде встретил тех выстрелами, сдался, когда подожгли дом, никто не прибежал ни на звуки пальбы, ни на пламя пожара, сеньорита Рамона удержала Раймундо, что из Касандульфов, и Робина Лебосана, которые находились у нее, Адегу ударили прикладом в лицо и оставили без сознания, привязанной к дереву, Бальдомеро Афуто тоже отстреливался, и более метко, одного убил, сдался, когда схватили его жену, Лолинью, и шестерых детей, им пришлось заткнуть рты, чтобы не кусались.

– Боже, что за люди!

Фабиан Мингела, мертвяк, что убил Афуто, когда собирался убить Афуто, улыбался, как кролик, своим пленникам, у обоих руки связаны за спиной, у обоих глаза налиты кровью, и оба хранят молчание.

29
{"b":"90472","o":1}