При этом что-то внутри него сжалось от тревоги и предвкушения. Однако, предвкушение явно было сильнее, раз убедительные доводы так и полезли в голову тёмного эльфа. Он думал (и ему так нравилось думать об этом!) о том, насколько спокойнее станет в академии, о том, что ему не придётся ждать желанной близости годами, о том, что все проблемы с Ковеном просто-напросто не возникнут. Так просто станет обвести архимагов вокруг пальца!

Мечты уносили Найтэ куда-то высоко-высоко. Он, казалось, воспарил над этим миром, и лишь показавшая кафедра некромантии (по-прежнему кривая из-за обрушенной куполообразной стеклянной крыши) позволила ему прийти в чувство. Задумка никуда не исчезла, но к её исполнению Найтэ решил подойти с холодной головой. Всё же в настоящий момент Мила Свон не только ничего не знала об его замыслах, она его ненавидела всем сердцем.

***

Лазарет Оркреста располагался на окраине города и выглядел ненамного лучше местного борделя. Одноэтажный барак давно требовал капитального ремонта или, по крайней мере, хозяйской заботы, а то с его крыши свисали такие гигантские сосульки, что они касались земли. Из всего приличного в здании было только широкое крыльцо, но в настоящий момент к его перилам отчего-то оказалась привязана рыжая корова. Эта корова то и дело жалобно мычала, и не пойми с чего проходящим мимо неё графом Мейнецким заинтересовалась. Она с любопытством вытянула морду, высунула язык, но по понятной причине Герман Грумберг не умилился, а так и шарахнулся в сторону. Он не со всякими людьми общий язык находил, а уж с коровами…

«Какой ужас, как можно было оставить это рогатое чудовище возле входа в государственное учреждение?» - с недовольством подумал он, поднимаясь ко входу. Однако, стоило графу войти внутрь лазарета, как мысли о корове оставили его раз и навсегда. Он сходу понял, что вернее будет в наикратчайший срок закончить с делом, ради которого он здесь оказался, а всё потому, что Герману Грумбергу крайне не понравилась обстановка. А, особенно, находящиеся в промозглом фойе беспрерывно кашляющие крестьяне. Он даже прижал к лицу белоснежный накрахмаленный платок и не отпускал его всё то время, пока не оказался в кабинете главного врача, по традиции любых захолустных поселений Верлонии являющегося также управляющим лазаретом.

- Увы, я не смогу вам ничем помочь. Вы спрашиваете про события января, а меня тогда в Оркресте не было. В тот год я прибыл сюда и приступил к работе только в феврале, - развёл руками главный врач. – Да и если бы оно было иначе, представляете сколько пациентов за три года здесь уже побывало?

- Хм, - вмиг насторожился Герман Грумберг. – Это действительно неприятное для меня известие, так как в архиве запись про увольнение бывшего главного врача сделана значительно раньше. Он покинул службу в конце декабря, и его место отнюдь не пустовало. Понимаете, должность была занята. Причём, вами.

Королевский советник выразительно уставился на сидящего перед ним мужчину. Ему виделось, что, будучи пойманным на лжи, тот стушуется, начнёт выдумывать нелепые оправдания. Но нынешний главврач оркрестского лазарета ничуть не смутился. Казалось, он даже немного разозлился, раз начал говорить с раздражением.

- Сверьтесь с моим прежним местом работы. Там я был уволен в начале декабря, да. Но вот затем снова принят на работу, и уволен окончательно уже только под конец января. В то время я находился в Себеркресте, а не в Оркресте.

Сказанное заставило Германа Грумберга нахмуриться, и из-за этого главный врач грустно вздохнул. Мужчина понял, что, если он не хочет для себя проблем, то без подробностей не обойтись.

- Лорд Грумберг, всё только на первый взгляд странно. В Серебкресте вспыхнула холера, и из-за неё меня принудили продолжить работу. Я был силой высажен из дилижанса и отправлен обратно на службу. Мне пришлось отложить переезд в Оркрест и, в результате, я переехал сюда аж на полтора месяца позже, чем планировал.

- Пусть оно так, но отчего запись о приёме на работу…

- Всё местный врач, - смело перебил мужчина. – Он, хотя и согласился не оставлять лазарет до моего приезда, всё равно потребовал его уволить. Как я понимаю, без этого в Ноттенге, куда он переехать хотел, место для него держать отказывались. Ну, а дальше одна бюрократия. Так как январь – это время для отправки всевозможных отчётов во всевозможные ведомства, то кое-кто не захотел подавать данные, что на начало года в лазарете Оркреста свободна столь важная должность. Более того, не из своего же кармана милостиво оставшемуся здесь врачу зарплату платить? Вот так и вышло, что я умудрился работать в двух разных городах одновременно. - пояснил главврач и даже позволил себе короткую вымученную улыбку. – Я, собственно, когда сюда переехал, сам удивился, что у меня здесь уже стаж наработан.

- Понятно, - недобро хмурясь, сказал Герман Грумберг. Он всерьёз задумался над тем, что хорошо бы за такой произвол взыскание сделать. Но остыл граф быстро. Он ведь здесь находился ради дела, в которое посвящать кого-либо не следовало. А раз так, то к чему привлекать внимание? Поэтому мышцы лица его расслабились, и Герман Грумберг достаточно мягко спросил: - А в лазарете остались медсёстры, что в то время здесь работали?

- Разумеется.

Главный врач с лёгкостью назвал имена и даже сопроводил своего гостя в сестринскую. Ему было интересно, что же королевский советник выяснить по своему вопросу сможет, а потому остался. Но присутствие этого человека Герману Грумбергу не мешало. Ответив на приветствие медсестёр, он сходу перешёл к делу, привычно показав женщинам портрет.

- Дора Винсент это, - вмиг прозвучал ответ, и этот ответ всерьёз королевского советника расстроил. Однако…

- Да какая ж энто Дора? – прошамкала неприятная на вид старуха. – Похожа, но кого‑то другого мне горазд больше напоминает. Где ж я токмо видела сею девицу?

- А вчерась и видела, когда Дора мальца своего приводила, – упёрла руки в бока некая носатая женщина. – Очи открой, Дора это. Один в один.

Женщины вот-вот начали бы ссориться. Не иначе привычно им было между собой лаяться, раз они обе со злобой уставились друг на друга. Но ничего такого не произошло, репутация лазарета оказалась спасена молоденькой, хотя и нескладной девушкой.

- Знаете, мне кажется, Счастливица это, - робко произнесла она, и ненадолго настала тишина.

- Ох ты ж, - вновь посмотрев портрет, поразилась неприятная на вид старуха. – Точно, Счастливица.

- А и верно, она, - подтвердила носатая женщина и, будучи, удивлённой сдуру добавила. – У Доры-то и глаза покруглее будут, и щёки.

- Вот-вот, - тут же начала было самодовольно брюзжать старуха, но Герман Грумберг её перебил:

- Счастливица? Мне бы хотелось узнать имя этой женщины.

- А не было у ней никакого имени, милсдарь, - ответила носатая женщина, и старуха, желая привлечь к себе внимание, поспешила добавить подробностей.

- Она к нам опосля нападения разбойников попала. Снасильничали девку злыдни да, чтоб не роптала, голову ей проломили так, что она едва жива осталася. Выхаживали мы её долго, да токмо ничегось она про себя так и не вспомнила. А вспомнила бы, так, глядишь, не отправил бы её доктор Адамс к законникам-то.

- К законникам? – непонимающе нахмурился Герман Грумберг.

- Тык она ж без памяти, без документов. А куды кого-то без документов ещё? Тьфу, говорила я, что ни к чему такую лечить, всё одно о том, что жива осталася, пожалеет да не раз.

- Да как же так? Не живую же заживо хоронить, – посмела негромко возмутиться нескладная девушка и даже слезинку возле глаза стёрла. За судьбу женщины на портрете она явно переживала, а потому, не иначе, вот-вот набралась бы смелости и начала задавать ненужные вопросы. Поэтому Герман Грумберг решил пойти на опережение.

- Жаль, что вы касательно неё ничего не можете прояснить, - сказал он. – Но, быть может, вы помните некую мисс Милу Свон? Она умерла здесь при родах три года назад.