Клюев тряс головой, избавляясь от ребячьих мыслей: не намечтался в детстве, что ли? Он не гимназистка сопливая, а лейтенант, боец Красной армии.

Незадолго до этого Ивана перевели в срочно сформированный артиллерийский полк в составе той же стрелковой дивизии. Он понимал: значит, отправимся-таки мы на помощь финским товарищам, рабочим и крестьянам. Так тому и быть! Только когда? Пусть бы до весны затишье продержалось. Хоть и развезет болота, но все же по теплу воевать сподручнее.

Двадцать шестое ноября Иван запомнил очень хорошо. И не только потому, что в этот день рухнули его представления о честности и порядочности. Да что уж там честность – мелочи какие! Случилась вещь посерьезнее. Иван усомнился в самом святом, что может быть для бойца Красной армии: в своих командирах, то есть в политическом руководстве советской страны.

Части их дивизии базировались на Карельском перешейке возле небольшой деревеньки Майнила, вплотную к границе. Хоть с провиантом дела обстояли терпимо, но тайком вечерами в деревеньку отправляли ходоков: за луком да картошкой. Изредка доставали молоко. На этом деле как-то чуть не вышел конфликт с ротой связи, уж больно ретивые оказались там субчики в плане поставок продуктов из деревни: за всю неделю артиллеристам достался лишь десяток картофелин. Деревенские все сторговали связистам.

Но эти невинные полковые передряги являлись лишь способом немного разрядить обстановку. Люди были на взводе. Пусть бы уже началось. Затянувшееся ожидание измотало окончательно. К Карельскому перешейку продолжали подтягиваться войска. Знали: если полыхнет – то сначала возле Майнильской заставы.

Из штаба новых приказов не поступало, но в ночь на двадцать шестое ноября в полку никто не спал, к кострам группами подходили замерзшие бойцы, грелись минуту – другую и возвращались к орудиям.

Иван сел у огня, свернул из куска вражеской газеты «Vapaus2» самокрутку. Присмолил от головешки. Глубоко затянулся, откинувшись на вещмешок. Сквозь тонкую пелену облаков проступали неясные звезды, над лесом тяжело нависла мутная луна. Ее вид нагонял дрему. Иван закрыл глаза. В пламени трещали поленья, вполголоса переговаривались товарищи, тихо лязгнул замок гаубицы ближнего расчета, где-то ухнула сова. Ивану на миг почудилось, что происходящее сейчас, каким бы грозным оно ни было, на самом деле не главное, а есть в жизни что-то такое, чего он никогда не видел, но всегда догадывался, что оно существует. Вот подняться бы, махнуть рукой – и чтобы все стало по-другому: ни финнов на границе, с их Великой Суоми, ни немцев в Польше, ни наших войск здесь…

– Товарищ лейтенант, дозвольте питання, вопрос? – услышал он рядом. Открыл глаза, приподнялся с вещмешка. Возле костра стоял Петро Галушка, сержант из третьего расчета.

– Садись, Петро, – кивнул Клюев, снова доставая кисет; похоже, покемарить ему не дадут. Петро присел рядом, сунул озябшие руки чуть ли не в пламя и широко поводил ими.

– Что, Петро, на Украине теплее? – пошутил Клюев.

– Ни, товарищ лейтенант, – широко улыбнулся хохол, – всяке буваэ. А начнешь по морозу дрова колоти – так рубаху знимешь от поту.

Галушка убрал руки от костра – и вовремя: иначе бы задымились рукава шинели.

– О чем ты хотел спросить, Петро? – Клюев закурил и отсыпал добрую щепоть табака из кисета Галушке.

– Дякую, товарищ лейтенант, – сержант протянул руку, принимая курево. – А спросить я хотив вот о чем: як, на вашу думку, долго еще нам чекати, ждать?

– Сам понимаешь, Петро. Как приказ получим – так и выступим. Финны вот-вот полезут. Чуешь, кто у них за спиной? – тихо сказал Клюев.

Петро вздохнул, кивая.

– Чую. Щоб у Гитлера очи луснули, як глечик в поганий день.

– Вот и соображай, что к чему, – Иван запахнул шинель плотнее и подвинулся к костру.

Галушка, задумавшись, раскуривал цигарку.

– Тильки чекати набридло, ух как надоело! – снова вздохнул он.

– А ты, пока будешь чекати, боевого духа не теряй. Его, Петро, нам ой сколько понадобится, – Клюев хлопнул Галушку по плечу.

Сержант бодро козырнул.

– Все зроблю, товарищ лейтенант. Дозвольте йти?

– Дозволяю, – улыбнулся Клюев.

Рано утром подул ледяной ветер и высыпал снег. Иван стоял на краю побелевшего поля. Вдалеке, на дороге, невооруженным глазом виделись наши танки.

Спустившись возле деревеньки к речушке, у заставы Иван увидел погранотряд. Два бойца в белых плащ-накидках смотрели в бинокли на финскую сторону. Но там было тихо, как и в предыдущие дни: финны словно вымерли. Отчего же так тревожно именно сегодня? Клюев вернулся во взвод.

Бойцы чистили орудия, проверяли обмундирование. Эти действия стали ритуалом, вроде утренней физзарядки. Иначе нельзя. Холод, если сидеть без движения, быстро деморализует, заползает под шинель и в сапоги. Перемерзнешь несколько дней – и никакая война не ум не пойдет. Как бы ты ни подбадривал себя боевыми мыслями, но в голове крутится лишь одна картина: щей горячих миска, от которой идет такой дух, что скулы сводит.

Вспоминалась небогатая отцовская маслобойня в родном Саратове. Еще до революции, шестилетним мальчишкой, Иван как-то объелся сливочным маслом. Его долго тошнило, и он, скрючившись, катался по полу и стонал. Мать отпаивала его горячим чаем и совала в рот соленые огурцы. С тех пор Клюева при виде сливочного масла с души воротило. А вот щей огненных он бы с удовольствием сейчас навернул большую миску, или лучше две!

Иван потер виски, устыдившись таких мелкобуржуазных мыслей. Сел на бревно за палаткой, достал из внутреннего кармана записную книжку и карандаш, сделал пометку: «Дата – 26 ноября, время – 14:00. На заставе тихо. На душе неспокойно». Положил книжечку в вещмешок.

Клюев заканчивал проверку последнего расчета, когда послышался глухой разрыв. Где-то недалеко, метров триста! Бойцы, как по команде, замерли и через секунду бросились к орудиям. Определить, откуда стреляют, было трудно. В полевых условиях установить источник звука несложно, а здесь сильно мешали деревья и ветер. Но вроде бы стреляли не у погранзаставы от финнов, а с противоположной стороны. Словно в подтверждение этому, с юго-востока снова бухнуло, и через несколько секунд рвануло еще ближе – метрах в двухстах. Клюев матюгнулся и побежал к орудийным расчетам.

– Разворачивай! – крикнул он.

Снова разорвался снаряд. Ивану показалось, что стреляют из миномета. Но какие, мать его в душу, финны на юго-востоке! Там же наши, наши! Или финская армия через границу обошла их полк с тыла? Бред!

Опять несколько взрывов. На этот раз ближе к пограничной полосе.

Вдоль расчетов несся командир.

– Отставить! Отставить!

Клюев помчался к нему.

– Товарищ командир батареи, докладываю: противник открыл огонь, предположительно из минометов! Но с юго-восточной стороны!

Капитан посмотрел на Ивана, как тому показалась, очень странно, не по уставу.

– Командир взвода! Лейтенант! Успокойтесь сами и успокойте бойцов. – Он заговорил тише, пристально глядя в глаза Клюеву:

– С юго-востока по определению обстрела быть не могло, там находятся части нашей дивизии. Вы ошиблись, – он сжал губы и нахмурился.

– Всем оставаться на своих местах! Позиции не менять! – Капитан побежал в сторону обстрела. По дороге туда же промчалась штабная машина.

Иван смотрел им вслед, а в голове крутилась единственная мысль: или он, Клюев, сошел с ума, или спятил командир батареи.

– Синицын! – скомандовал он.

К нему подскочил запыхавшийся наводчик из первого расчета. Несмотря на птичью фамилию, был он здоровенным детиной под два метра ростом.

– Здесь, товарищ лейтенант! – пробасил наводчик.

Клюев отошел от расчетов, Матвей Синицын – за ним.

– Матвей, ты же хороший слухач? – тихо спросил Иван.

Тот закивал.

– Так точно! Могу в лесу птицу по голосу обнаружить. А вот еще было однажды…