Рожать Елена должна была в назначенный день, через кесарево сечение – чтобы исключить нагрузку на сердце при естественных родах. За неделю до родов Николас отвез жену в лучшую клинику Лимасола, чтобы ее там подготовили к операции.

А через три дня его разбудил ночной звонок из клиники – у Елены внезапно начались роды, причем тяжелые – ребенок развернулся неправильно. Это спровоцировало сердечный приступ, все очень плохо, спасти и мать, и ребенка не получится. Надо принять решение. Сделать выбор.

В клинику приехали и родители Елены. Мать плакала, отец держался, но было видно, как трудно ему это дается. Они не могли решить. Умом понимали, что здоровый ребенок имеет больше шансов выжить, чем больная мать. Но сердцем принять это не могли. И переложили ответственность выбора на Николаса.

Даже жалели его, наверное, представляя, как тяжело сейчас зятю.

Вот только для Ифанидиса ничего сложного и мучительного в выборе не было. Ну посудите сами, с одной стороны – больная и некрасивая обуза, с другой – здоровый наследник, продолжение рода!

Елена умерла, ребенка спасли. Девочку.

Николас, узнав, что у него родилась дочь, а не сын, поначалу разозлился, почувствовав себя обманутым. Первые месяцы жизни малышки он даже не подходил к ней, предоставив заботу о дочери тестю с тещей, для которых маленькая Дора стала единственной радостью. Они словно просили прощения у Вселенной за то, что не защитили дочь, бросили ее, предали.

И теперь старики души не чаяли во внучке, наняли для нее чудесную няню, сами много времени проводили с Дорочкой, восхищаясь «невероятно развитой и умненькой девочкой!». Хотя Дора росла обычным ребенком, и ходить, и говорить училась в стандартные сроки, без опережения. Но после мучений с больной дочерью здоровенькая внучка казалась старикам чудом, и тесть, чтобы постоянно быть с Дорочкой, полностью передал управление бизнесом зятю.

Для Николаса Ифанидиса настало золотое время, он мог реализовывать все свои идеи, удачно совмещать обе стороны бизнеса. Обрастал знакомствами и связями в деловом мире Кипра, нарабатывал репутацию надежного и серьезного партнера с честным и открытым бизнесом. Его семейная история очень помогла в этом, Ифанидису сочувствовали и уважали за то, что он не спешил привести в дом новую жену, заботился о тесте с тещей, на столе у него стояли цветные фотографии Елены и Доры, мужчина с чуть смущенной улыбкой рассказывал при случае, как растет его малышка.

Хотя лично с малышкой не общался, к старикам не приезжал, информацию о дочери и ее фотографии получал по электронной почте. И для него эти фото ничем не отличались от фото чужих детей. Никаких эмоций Николас не испытывал, а в первые месяцы жизни дочь вообще казалась ему похожей на обезьянку – почти лысая и страшненькая, да еще и рыжая.

Потом волосенки на голове девочки отросли и начали чуть завиваться, личико стало чуть более оформленным и вполне симпатичным за счет очаровательной пухлости и ямочек. На новые фотографии дочери Николас начал смотреть чуть чаще и чуть дольше. И однажды, когда у него сорвалась очередная встреча и появилось незапланированное свободное время, Николас решил заехать в дом тестя и тещи.

Доре на тот момент исполнилось одиннадцать месяцев, она уже говорила несколько слов и училась ходить. Пока в ходунках, но очень шустро.

И когда Николас в сопровождении тестя вошел в просторную гостиную, в него с размаху въехало презабавное средство передвижения с перемазанным фруктовым пюре водителем внутри. Следом спешила няня, с укоризной выговаривая:

– Дора, ну куда же ты! Мы еще не закончили, надо доесть!

– Неть! – выкрикнула малышка, продолжая упорно таранить ноги Николаса.

Уступать ему дорогу она явно не собиралась, сопела, хмурилась, отходила и снова направляла ходунки на чужого дядьку, вставшего у нее на пути. Ифанидис одобрительно усмехнулся:

– Упертая!

– Да, характер у нее точно не материнский, Елена мягкая, стеснительная была, – кивнул тесть, с нежностью глядя на внучку. – А Дорочка совсем другая, с ней невозможно договориться, проще сделать так, как она хочет.

– Моя кровь, – продолжал улыбаться Ифанидис, забавляясь настойчивостью малышки.

– Да уж, вся в отца, – согласился тесть. – Но для девочки такой характер ни к чему, ей следует быть мягче. Мы пока не давим, пусть подрастет, тогда научим вести себя правильно.

– Не надо, – усмехнулся Николас, наклоняясь и поднимая девочку на руки.

– Ты о чем? – недоуменно приподнял брови тесть.

– Вам не надо учить мою дочь вести себя правильно, – Николас рассматривал личико дочери, а дочь рассматривала его.

Рассматривала смело, без обычного детского стеснения, потрогала брови, ущипнула за нос, обиженно надулась, когда отец отвел ее ручку от своего лица. Снова потянулась, но Николас грозно нахмурился, посмотрел в карие глаза дочери и жестко, как привык, сказал:

– Нельзя.

Дора пару мгновений всматривалась, кривила губки, намереваясь зареветь, а потом передумала, убрала руки за спину и больше в лицо к отцу не лезла. Но смотреть исподлобья продолжала. Николасу на мгновение показалось, что он смотрится в зеркало. Собственно, это и было маленькое зеркало – в широко распахнутых глазах дочери Николас видел отражение себя.

– Надо же! – всплеснула руками появившаяся в гостиной теща – Послушалась! А нас никогда не слушает!

– Поэтому вам и не следует больше заниматься ее воспитанием. – Николас посадил дочь в ходунки, выпрямился и повернулся к старикам. – Пусть Дора еще несколько дней поживет у вас, пока я подготовлю для нее комнату. Няню рассчитайте, выдайте выходное пособие, я найду свою.

– Но как же… – теща растеряно переводила взгляд с мужа на зятя и обратно. – Как же мы без Дорочки? Она – смысл нашей жизни, у нас больше никого нет!

– Не драматизируйте, – поморщился Николас. – Будете к нам в гости приезжать, и Дору я к вам буду привозить, раз в месяц, допустим.

Теще стало плохо с сердцем, вызвали врача, тесть пытался поговорить с зятем, убедить не забирать внучку сейчас, пусть до школы хотя бы поживет с дедом и бабушкой, у Николаса ведь реально нет времени на ребенка, он постоянно на работе. Много еще аргументов приводилось, много слез было пролито стариками, но решения своего Николас не изменил.

Через три дня Дора переехала в дом отца.

И чем старше становилась, тем больше проявлялся в ней отцовский характер. И его же эмоциональная инвалидность. Дора тоже не знала, что такое жалость, сочувствие, дружба, искренность, нежность и душевная теплота. Но, как и отец, она умела имитировать эти чувства, хитрить, обманывать, причем делала это удивительно правдоподобно, окружающие верили.

Как верили до последнего и дедушка с бабушкой, верили, что Дорочка любит их, а что редко приезжает – занята очень, учится в школе, причем лучше всех! Зато, когда приезжает, так уж обнимается, так уж нежничает, они на короткое время становятся любименькими бабулечкой и дедулечкой. Хочется баловать внученьку, дарить ей все, о чем она мечтает. И завещание, разумеется, написать на нее.

Как-то так совпало, что после оформления завещания дед через пару месяцев умер от сердечного приступа. Бабушка после смерти мужа совсем сдала, резко одряхлела, и через полгода отправилась вслед за супругом.

Дора трогательно рыдала на похоронах, а дома после похорон «любименькой бабулечки» двенадцатилетняя девочка с видимым облегчением сказала отцу:

– Надеюсь, бабка с твоей стороны не проявится? Надело сюсюкать.

– Не проявится, не переживай, – усмехнулся Николас, освобождая узел черного, в цвет черного же траурного костюма, галстука.

– Ты же не знаешь точно, сам говорил, что не видел ее с пятнадцати лет.

– Видеть – не видел, но интересовался, – Николас бросил галстук на спинку кресла, подошел к бару и задумчиво осмотрел содержимое, прикидывая, что выбрать. – Моя мать умерла до твоего рождения.

– Надеюсь, ты меня не в ее честь назвал? – фыркнула девочка, подходя к отцу. – Говорят же, что тот, кого назвали в чью-то честь, повторяет судьбу.