Мы были заперты в мире, где завтра уже было вчера. Огонь приходил три раза и ушел, и теперь мы были снова там, где наши отцы были сотню лет назад. Были некоторые — «Томы», как некоторые их называли — кто ушел в рабство, так, как если бы это было положено им с рождения, но были также и те, кто боролся и умирал, вместо того, чтобы гнуть спины на плантациях. Многие из боровшихся погибли. Но погибли свободными.

Огонь пришел в первый раз, когда хорошие парни в военной форме в Москве и Вашингтоне решились на взаимное самоубийство. Русские представляли себе победу, как уничтожение населения. Они ударяли по городам. Наш народ страдал больше, чем мистер Чарлей. Мы жили в городах, которые были целями. Но так делали белые либералы, помогавшие вносить перемены. Огонь пришел во второй раз, когда ополченцы сожгли остатки городов Вайти. Мистер Чарлей тогда был слишком занят своей войной, но огонь пришел в третий раз, когда он закончил и обратил свое внимание внутрь страны. Это была гражданская война между белыми и черными. Может, не несущая справедливость, но несущая победу. Победу белых. Победу дураков. Черные проиграли, и теперь завтра — вчера.

Война убила большую часть достойного народа. Они жили в городах, на которые упали бомбы. Фермеры и ополченцы оказались единственными выжившими. И теперь фермеры, так долго ждавшие этого шанса «ставили их обратно на свои места». Некоторые из нас жили на холмах. На нас охотились, нас преследовали, но мы были свободны.

Когда я набирал у родника воду для утреннего кофе, ко мне подошел мой сын Эл. Он спросил, когда мы сможем идти домой. Он устал от жизни в вонючей пещере. Он скучает по Джеми, сыну белой пары, жившей по соседству от нас в Сент-Луисе. В свои пять он слишком мал, чтобы понять, что ребенок был убит на войне. И чтобы понять меня, если бы я стал объяснять ему, что отец Джеми был одним из тех ополченцев, кто загнал нас на эти холмы. Он не понял бы, и я боялся пытаться объяснять ему это. Потому что я сам ничего не понимал.

Во время утренней охоты встретил человека. У него был один лишний кролик, которого он отдал мне, за что я был ему благодарен. Сказал, что его зовут Дункан Икс, и он собирает людей для освободительного рейда на Бутил. Много наших работает там, сказал он. Освободим их. Я сказал ему, что был бы рад помочь, но у меня семья. Четверо детей, старшей дочери пятнадцать, и нет жены. Он посмотрел на меня, как если бы я был монстром и предателем, а затем побрел прочь через лес. Он был одет в старый армейский камуфляж. Я скоро потерял его из виду, но еще долго слышал его пение.

Что я мог сделать? Я ненавидел сложившееся положение вещей так же сильно, как и он, но у меня были дети, о которых надо было заботиться. Я устал от стрельбы, пожаров и смертей. Мы все американцы. Не так ли? Почему мы друг друга так ненавидим? Мы изменили нашу нацию.

После того, как бродяга ушел, я поднялся к своему секретному месту, где я молился. Это было уединенное, ветреное место, давным-давно выжженное дотла. Я обычно чувствовал здесь себя близким богу, но не сегодня. Строки из анекдота, однажды услышанного из разговора двух белых, всплыли у меня в мозгу. Негр повис на скале и не мог взобраться наверх без посторонней помощи. Он воззвал к богу за помощью, и услышал, что он должен верить и отпустить руки, и он будет спасен. Когда он упал, голос с небес сказал: «Ах, ненавижу негров!». Иногда мне в голову приходят сомнения, что он ненавидит только одну из рас. Он заставляет нас сражаться снова и снова. Вечно, мне кажется.

Охотники пришли, когда мы с детьми ели ленч. Собаки были слышны, пока они были еще достаточно далеко. Я отослал детей по следу, который мы оставили, когда пришли в первый раз, а сам взял винтовку и стал смотреть, что будет дальше. Из подлеска я наблюдал за тем, как дюжина мужчин с ищейками вышли на просеку, где я разговаривал с Дунканом Икс. Они охотились за ним, но, судя по поведению собак, они знали, что тут было двое человек. Они пытались решить, по какому следу идти. Я прицелился их лидеру в грудь, и молился, чтобы они не заставили меня стрелять. Похоже, Господь услышал меня. Они пошли по следу Дункана. Я вздохнул с облегчением, но чувствовал себя более виноватым, чем когда-либо еще. Я надеялся, что он сможет убежать от своры.

Я еще долго смотрел на просеку, после того как они ушли, опасаясь, что кто-нибудь может вернуться и проверить второй след. Таким, как они, не ценна моя свобода. С их стороны, они боялись так же, как и я. Кто мог осудить их? Когда ты идешь таким путем, как они, ты должен беспокоиться об ответном ударе. Таким образом, все боятся, а страх порождает ненависть. А ненависть ведет к кровопролитию.

Я подождал, и вскоре пошел по их следу. Они двигались на северо-восток, в сторону Бутила. Удостоверившись в нашей безопасности, я повернул обратно. Бегом, я пришел после детей. Они тихо ждали в укромном месте, выбранном нами, когда мы впервые пришли на эти холмы. Маленький Эл считал это изумительной игрой в прятки, но остальные, те кто были достаточно большими, чтобы понять, что произошло, были напуганы.

«Они ушли?» — спросила Лойс, ее карие глаза от испуга были широко раскрыты. Она была старшей, и могла понимать кое-что из происходящего. Она помнила время до огня, и знала о ненависти, выращенной в инкубаторе войны.

«Они ушли» — вздохнул я. «Я хочу, чтобы вы перед сном помолились за Дункана. Он дурак, но он один из наших. Пойдем ужинать». Когда мы подходили к пещере, вдалеке мы услышали треск винтовок. Я вздрогнул. Лойс посмотрела на меня с осуждением. «Вы, детишки, ужинайте», сказал я, «а я пока схожу на гору ненадолго». Я посмотрел на Лойс. Она пристально смотрела на меня, все еще с безмолвным укором. Я повернулся и ушел. Не было смысла ничего объяснять. Она была ополченцем, на свой собственный манер, и никогда не понимала, когда я пытался что-то разъяснить. С таким же успехом можно беседовать с камнем.

Я поднялся на лысый холм, к маленькому кресту, который я поставил здесь, и молился Богу. Мне стало любопытно, слушает ли он. Он был ужасающе безответен в последние годы. Проповедник, как раз перед самой войной, рассказывал мне, что близится миллениум. Тогда я отнесся к этому скептически, но сейчас стало похоже, что он был прав. Господь открыл семь печатей, и я чувствовал, что живу на Равнине Армагеддона. Пытаясь положиться на волю божью, я чувствовал оговорки. Он не был больше любящим Богом из Нового Завета. Он был пламенным божеством, несшим опустошение через Старый. Грустно.

Когда я спускался в пещеру, снова послышались выстрелы. Все еще далеко, но теперь они раздавались к юго-западу отсюда. Лойс тоже их слышала. Когда я дошел до нашего дома-в-изгнании, она молча предложила мне винтовку. Я покачал головой. Она злобно закусила губу, и ушла прочь, не сказав ни слова. Молчание ранило сильнее, чем горькие обвинения. Наши пути постепенно расходились.

Мы хорошо поужинали. После жаркого, сделанного из кролика, которого дал мне Дункан, я открыл банку персиков и угостил детей. Обычно мы открывали консервы по праздникам. Маленький Эл поинтересовался, что за день сегодня. Пока я не успел ответить, Лойс сказала, «Это день, когда Иуда продал хорошего человека за свой собственный мир».

Это ранило, но я не стал искать доводов. Вместо этого, я свою взял свою старую записную книжку, и вышел. На закате, я записал события дня, как я делал это с тех пор, как мы пришли в пещеру. Через некоторое время, Лойс вышла, чтобы извиниться. Я сказал, что понимаю, но я, на самом деле, понимал не больше чем она.