— Я заметил здесь упоминание о плите в подвале. Что это за плита?
— Она прикрывает старый, высохший колодец, сэр.
— Не могли бы вы мне её показать?
— Вы можете найти её сами, сэр. если хотите. Я туда не пойду, — решительно заявила она.
— Ну что ж, на сегодня я узнал достаточно, — сказал я ей. — Я заберу дневник к себе в отель и прочту его.
Однако я не вернулся в свой отель. Едва заглянув в маленькую книжку, я увидел в ней нечто такое, что запало мне в душу; всего несколько слов, но они очень сблизили меня с этим странным, одиноким человеком, который был моим дядей.
Я отпустил миссис Малкин и остался один в кабинете. Это было подходящее место, чтобы прочитать дневник, который он оставил после себя.
Его личность витала в этом кабинете, словно пар. Я устроился в глубоком кресле фирмы «Моррис» и повернул его так, чтобы на него падал свет из единственного узкого окна — несомненно, тот самый свет, при котором он писал большую часть своих работ по энтомологии.
То же самое рассеянное освещение играло зловещие шутки с полчищами распятых на стенах насекомых, которые, казалось, объединились, чтобы ползти вверх извилистыми колоннами. Некоторые из них, прикреплённые к самому потолку, с трепетом взирали вниз на устремлённую к ним толпу. Весь этот дом, с его хрустящими трупиками, шелестящими при малейшем дуновении ветерка, напомнил мне о руке, которая прикалывала их, одного за другим, к стенам, потолку и мебели. Добрая рука, подумал я, хотя и эксцентричная; из тех, что не отказываются от своего единственного хобби.
Когда тихий, наблюдательный дядя Годфри ушёл, ушёл из жизни ещё один из тех энтузиастов науки, чья страсть к точной истине расширила границы человеческих знаний в каком-то одном направлении. Разве его неоспоримые заслуги не могли быть уравновешены его грехом? Разве для беспристрастного правосудия было необходимо, чтобы он умер лицом к лицу с Ужасом, сражаясь с тем, чего он больше всего боялся? Я всё ещё размышляю над этим вопросом, хотя его тело, покрытое странными синяками, уже давно обрело покой.
Записи в маленькой книжечке начинались с пятнадцатого июня. Всё, что было до этой даты, было вырвано. Там, в комнате, где это было написано, я сидел и читал дневник моего дяди Годфри.
Дело сделано. Я так дрожу, что слова с трудом выходят из-под моего пера, но я уже собрался с мыслями. Я поступил правильно. Предположим, я женился на ней? Она бы не захотела жить в этом доме. С самого начала её пожелания встали бы между мной и моей работой, и это было бы только началом.
Будучи женатым человеком, я не смог бы должным образом сосредоточиться, я не смог бы окружить себя атмосферой, необходимой для написания моей книги. Моё научное послание никогда бы не было доведено до конца. А так, хотя у меня и болит сердце, я заглушу эти воспоминания работой.
Жаль, что я не был с ней помягче, особенно когда она упала передо мной на колени сегодня вечером. Она поцеловала мне руку.
Мне не следовало так грубо отталкивать её. В частности, я мог бы подобрать более подходящие слова. Я с горечью сказал ей: «Встаньте и не тыкайтесь носом в мою руку, как собака». Она молча встала и ушла. Откуда мне было знать, что уже через час…
Я во многом виноват. И всё же, если бы после этого я избрал какой-либо другой путь, власти бы меня неправильно поняли.
Далее следовал пробел, были вырваны листы, но начиная с шестнадцатого июля все страницы были целы. Что-то случилось и с почерком. Он по-прежнему был чётким и легкочитаемым — характерный почерк моего дяди Годфри — но написание букв стало менее твёрдым. По мере того, как записи приближались к концу, это различие становилось всё более заметным.
Далее следует вся его история, или та её часть, которая когда-либо станет известна. Я позволю его словам говорить за него, не прерывая более:
Мои нервы начинают сдавать всё сильнее. Если в ближайшее время некоторые неприятности не прекратятся, я буду вынужден обратиться за медицинской помощью. Если быть более точным, то временами меня охватывает почти неконтролируемое желание спуститься в подвал и приподнять плиту над старым колодцем.
Я никогда не поддавался этому порыву, но он продолжается по несколько минут с такой интенсивностью, что мне приходится откладывать работу в сторону и буквально приковывать себя к креслу. Это безумное желание возникает только глубокой ночью, когда его тревожный эффект усиливается различными звуками, характерными для этого дома.
Например, в коридорах часто бывает сквозняк, который вызывает шуршание среди образцов, прикреплённых к стенам. В последнее время стали раздаваться и другие ночные звуки, которые наводят на мысль о деловитой возне крыс и мышей. Это повод для расследования. Я потратил значительные средства, чтобы защитить дом от грызунов, которые могли бы уничтожить некоторые из моих лучших экземпляров. Какой-то дефект конструкции открыл им путь, ситуацию необходимо немедленно исправить.
17 июля. Сегодня рабочий осмотрел фундамент и подвал. Он с уверенностью утверждает, что грызунам туда не проникнуть. Ограничился тем, что осмотрел плиту над старым колодцем, не поднимая её.
19 июля. Вчера поздно вечером, когда я сидел в этом кресле и писал, меня внезапно охватило непреодолимое желание спуститься в подвал. Я уступил ему, что, возможно, было к лучшему, поскольку, по крайней мере, я убедился, что беспокойство, которое меня охватывает, не имеет внешней причины.
Долгое путешествие по коридорам было трудным. Несколько раз я отчётливо улавливал те же звуки (возможно, мне следовало бы сказать, те же ВПЕЧАТЛЕНИЯ от звуков), которые я ошибочно принимал за обычные. Теперь я убеждён, что это всего лишь симптомы моего нервного расстройства. Дальнейшим подтверждением этого стал тот факт, что, как только я открыл дверь в подвал, тихие звуки внезапно прекратились. Не было никакого финального топота крошечных ножек, который бы свидетельствовал о том, что кого-то отвлекли от его занятий.
На самом деле, я ощущал некое впечатление ожидающей тишины— как будто существо, стоящее за этими звуками, кем бы оно ни было, остановилось, чтобы посмотреть, как я вхожу в его владения. Всё время, пока я был в подвале, меня, казалось, окружала та же атмосфера. Конечно, я просто нервничал.
В целом я хорошо держал себя в руках. Однако, когда я уже собирался покинуть подвал, я неосторожно оглянулся через плечо на каменную плиту, закрывавшую старый колодец, меня охватила сильная дрожь, и, потеряв всякое самообладание, я бросился обратно вверх по лестнице из подвала, а оттуда в этот кабинет. Мои нервы разыгрались не на шутку.
30 июля. Уже больше недели всё идёт хорошо, состояние моих нервов, кажется, заметно улучшилось. Миссис Малкин, которая в последнее время несколько раз обращала внимание на мою бледность, сегодня днём выразила убеждение, что я почти снова стал самим собой. Это обнадёживает. Я уже начал опасаться, что тяжёлое напряжение последних нескольких месяцев наложило на меня неизгладимый отпечаток. При сохранении моего здоровья я смогу закончить свою книгу к весне.
31 июля. Миссис Малкин задержалась допоздна в связи с какими-то домашними делами, и было уже совсем темно, когда я вернулся в свой кабинет, заперев за ней дверь на улицу. На верхнем этаже, куда бывший владелец дома по непонятным причинам не смог провести электричество, царила непроглядная тьма. Когда я поднялся на второй лестничный пролёт, что-то схватило меня за ногу и на мгновение почти притянуло обратно. Я высвободился и побежал в кабинет.
3 августа. Снова эта ужасная настойчивость, я сижу здесь с дневником на коленях, и мне кажется, что меня терзают железные пальцы. Я НЕ пойду! Мои нервы снова могут быть на пределе (боюсь, что так оно и есть), но я по-прежнему их хозяин.
