«Дома».

– Так, ладно. Что со мной случилось?

– Если бы мы знали. – девушка пожала одним правым плечом. – Ты потерял сознание после эвакуации, тебя дотащили сюда Маркус и Кейра.

– Маркус и Кейра? Кто все эти люди? Впервые слышу.

– Да уж. – вздохнула девушка. – А говоришь, что нормально себя чувствуешь. Лайт, что с тобой творится?

Лайт…

Я уже слышал это слово – его произнесла одна из девушек там, в черном городе, и уже тогда мне показалось, что это она обращалась ко мне так.

Все бы хорошо, но меня зовут не так.

– Так. – как мог твердо, сказал я. – А ты кто?

– Кона. – одними губами улыбнулась девушка. – Кона Гарс.

Впервые слышу это имя. Точно так же, как и Маркус и Кейра.

– Ладно. А дома это где?

– На причальной мачте «Зефир», конечно. – снова пожала одним плечом Кона. – Мне не нравится, что с тобой происходит. Может, тебя пыхнуть?

Себя пыхни, блин…

Что ж, значит, все, что я принял за видения ушибленного и воспаленного мозга – было вовсе не видением. И сейчас вокруг меня творится какая-то чертовщина. И, так как объяснить все, что творится с помощью известных мне законов мироздания, я не в состоянии, придется обходиться без них.

Ничего не отвечая на предложение «пыхнуть», я слегка приподнялся на жестком лежбище, на котором лежал все это время, подвинулся и принял полу-сидячее положение, чтобы удобнее было осмотреться.

Впрочем, сильно лучше не стало. Справа от меня моя узкая шконка была отгорожена стеной – такой же серой и слегка шершавой на ощупь. Сзади так же была стена и получалось, что мы с Коной находились в небольшой комнате, в которой имелась только узкая доска, наверное, считаемая здесь за кровать, кресло-мешок, в котором расположилась девушка, и небольшая тумбочка рядом с ним. Дверной проем, в котором я заметил шкафчики и цветастую одежду, явно предполагал наличие двери, но ее почему-то не было.

Зеркало бы…

Хотя нет, лучше не стоит. Я уже успел посмотреть на свои руки, когда с их помощью садился на лежанке, и беглого осмотра хватило, чтобы понять – это не мои руки. И ноги, безостановочно мельтешащие в поле зрения – не мои, даром, что скрыты под белой простыней. Я чувствовал, что они не мои. Я со своими, блин, тридцать пять лет прожил, я знаю, как они ощущаются!

Что ж, раз объяснить происходящее с точки зрения физики не выходит, будем объяснять с точки зрения фантастики.

Я попал в чужое тело.

А, может, даже и того хуже – в какой-то другой мир.

И почему-то эта мысль уже не казалась дикой или тупой – спасибо современным книгам и фильмам, которые приучили не удивляться и не такому повороту событий. Да еще и обстоятельства, при которых я сюда попал – как-никак втыкание головой в асфальт с трехметровой высоты вряд ли кому-то когда-то шло на пользу…

Ох, мать твою!.. Это что получается, если я упал максимально неудачно и умудрился умереть…

То, стало быть, этот мир – загробный?!

Я еще раз посмотрел на Кону и еще раз обвел глазами комнату.

Нет, это точно не загробный мир. Для загробного мира тут все слишком… Серое. Обычное. Я бы даже сказал «обыденное». Конечно, я никогда не верил во всякие там котлы и вилы, но чтобы окружение было настолько простым – это надо постараться.

Я поднял руки и снова осмотрел их, уже внимательнее. Исчезли с пальцев многочисленные ссадины, полученные на тренировках, пропал с правого запястья шрам от открытого перелома три года назад, да и в целом руки выглядели моложе, чем раньше. Моложе и… холенее, что ли? Как у пианиста.

И в целом тело ощущалось по-другому. Оно оно казалось легче, оно двигалось быстрее. Любое мышечное сокращение происходило на долю секунды раньше, чем я привык, и из-за этого действия были непривычно быстрыми. Даже если бы предыдущих факторов было недостаточно, это несоответствие точно убедило бы меня в реальности всего происходящего. Серьезно, ну в каком сне может придти осознание, что твое тело двигается и реагирует по-другому?

Значит, придется смириться с двумя неприятным фактами. Даже с тремя.

Первый – я довыпендривался и умер.

Второй – я попал в другой мир.

И даже в другое тело. Судя по всему, более молодое и подвижное, чем старое. Привычное старое во всех отношениях тело, которому неврологи уже диагностировали начинающиеся позвоночные грыжи, а многократно ломаные кости болели при каждом изменении погоды.

Эх, говорили же мне завязывать с паркуром и соревнованиями, говорили же, что годы берут свое, а я все не слушал…

С другой стороны, плохо ли это? Мои золотые годы паркура прошли, и золотых, да что там – даже серебряных медалей я уже давно не брал, да и бронза стала редким гостем, все больше полуфиналы – и не дальше. Как ни крути, а в тридцать пять уже нет возможности тягаться с легкими и гибкими пацанами и девчонками, едва справившими совершеннолетие. А ведь я больше ничего и не умел, по сути – я даже из университет ушел, чтобы посвятить свою жизнь тренировкам и соревнованиям. В итоге и семьей даже не обзавелся, а все друзья, какие были, наоборот – уже десяток лет как бросили турники, стены и грани и вовсю с детьми нянчатся.

Так что даже если это и загробный мир, но я в нем нахожусь в молодом и здоровом теле, которому не требуется каждое утро зарядка на двадцать минут, чтобы просто заставить суставы сгибаться, а мышцы – сокращаться, то так тому и быть. Почему бы не принять такой расклад? Даже если вдруг окажется, что он все же плод моего воображения.

Возможно, если так окажется, я даже пожалею об этом.

Осталось только выяснить, где и когда я нахожусь. Судя по одежде, которую я видел уже дважды, черный-черный город и неизвестный «Зефир», в котором я сейчас нахожусь, принадлежат одному и тому же миру. И то, что я могу контактировать с аборигенами – это уже отлично, ума не приложу, что бы я делал, если бы девушка сейчас заговорила со мной на клингонском или эльфийском. Она сможет ответить на мои вопросы.

Только вот судя по ее реакции, я не должен задавать вопросов. Я должен и так все знать. А, значит, чем больше вопросов я задаю, тем страннее это будет для нее выглядеть.

Кто ее знает, может, я доболтаюсь, и она все же решит меня «пыхнуть»? Что бы это ни значило…

А, впрочем, где наша не пропадала! Не умом, так хитростью!

– Знаешь… – проникновенно начал я, подняв глаза на девушку. – Дело в том, что я ничего не помню.

Брови Коны взлетели вверх, будто чайка крыльями махнула:

– Как это?

– Полностью. – отрезал я. – Вообще. Даже имени своего не помню. Даже детства. Говорить могу, и то хорошо. А так не помню ничего. Что за Зефир? Кто такие Маркус и Кейра? Что я тут вообще делаю? Что происходило вчера… И вчера ли это было? Короче, в голове шаром покати!

– Шаром… – смешно округляя губы, повторила Кона, и нахмурилась. – Покати?

– Ну в смысле пусто. – я для убедительности постучал костяшками по лбу. – Воспоминания начинаются с того момента, как меня по ребрам пнули.

– То есть, как раз с того момента, когда ты пришел в себя. Потеря памяти, значит?

Кона нехорошо прищурилась, будто сканируя меня взглядом, и мне сразу стало неловко. Она что, каким-то образом умудрилась почувствовать мою ложь?

– Наверное, головой ударился. – наконец вздохнула Кона, снова вернув глаза к нормальному размеру. – Такое бывает. Это пройдет со временем.

– Думаешь? – с сомнением спросил я.

– Не уверена. – призналась Кона. – Я читала, что иногда это и не проходит. А если и проходит, то не очень скоро.

– Вот и я о том. – притворно вздохнул я. – Так что, наверное, придется тебе ввести меня в курс дела.

– Легко! – просияла Кона. – Что тебя интересует?

– Для начала имя. Ты сказала Лайт?

– Ну, конечно. – Кона тряхнула волосами. – Лайт Агер. Двадцать лет. По крайней мере, с твоих слов.

– С моих слов? – тупо переспросил я.

– Ну конечно, мы же тебя когда нашли, ты сам сообщил о себе эту информацию. Лайт Агер, двадцать лет, сирота, бездомный, в ноктус отправился в поисках астриума, когда совсем кончились деньги и стало не на что покупать даже его. Там мы на тебя и наткнулись, вернее, наткнулись до того, как ты успел пересечь эсбэ, и предложили вступить к нам, ведь ты мужчина и…