Я тоже знал и не собирался сдаваться до тех пор, пока этого не докажу.
В школе у меня было неважно с чтением. Уроки стали мукой из-за моей дислексии. Сама мысль о поражении была мне отвратительна, но, как я ни сражался, а чтение и письмо давались мне, как и многим другим людям, с огромным трудом. Может показаться странным, но именно из-за этого я стал мечтать о профессии репортера – о работе, где читать и писать приходится постоянно. Когда я узнал, что в моей школе объявлен конкурс на лучшее сочинение, то немедленно принял в нем участие. Не знаю, кого больше всех шокировала моя победа. Я был учеником, которого постоянно наказывали за двойки по языку и литературе. Но этот-то ученик и победил в конкурсе сочинений. Я был в восторге.
Когда я рассказал об этом маме, она сказала: «Я знала, что ты сможешь победить, Рики». Моя мама никогда не говорит «невозможно». Она убеждена, что если человек действительно берется за дело, то для него нет ничего невыполнимого. С этого момента дела в школе пошли лучше. Я сконцентрировался на трудных словах, и проблем с орфографией стало гораздо меньше. Это хорошая иллюстрация того, что можно добиться практически всего, но ты должен приложить усилия. Я не переставал ставить перед собой новые задачи. От победы в конкурсе сочинений я перешел к созданию журнала Student. Думаю, мне хотелось доказать, что паренек, которого постоянно наказывали за его неспособность как следует читать и писать, может это сделать, – и я доказал.
Повзрослев, я принимал более серьезные вызовы. Казалось, я жил на максимальных оборотах. Я жаждал приключений. Опасность манила меня. Я уже установил рекорд, впервые перелетев через Атлантику на монгольфьере вместе с Пером. После этого мы решили пересечь Тихий океан от Японии до Соединенных Штатов. Это была гораздо более опасная авантюра – восемь тысяч миль над океаном. Такого еще не делал никто. Я знал, насколько велик риск, потому что один из наших соперников погиб, пытаясь достичь той же цели. Оболочка шара прорвалась, и он упал в ледяную воду. Из-за сильного шторма его не успели вовремя спасти, и он умер от переохлаждения.
Джоан не хотела, чтобы я в этом участвовал, и, честно говоря, я и сам нервничал. Но я обещал лететь, и мы были готовы попытаться. Я просто не мог выйти из игры и отдался на милость судьбы. Мозг говорил: «Остановись!», но сердце приказывало: «Вперед!» Какой бы ни была опасность, я все равно бы не сдался, и, думаю, Джоан это тоже понимала.
Я знал, что путешествие будет не без странностей. Я «командный игрок», старающийся разглядеть и раскрыть в людях их лучшие стороны. Пер – молчун и одиночка, склонный всегда предполагать наихудшее. Я надеялся, что мы сумеем уравновесить друг друга. Был 1990 год и, прежде чем мы отправились в полет, я провел Рождество в кругу семьи и друзей на маленьком острове у берегов Японии. Там я смотрел, как рыбаки ловили рыбу с помощью дрессированных птиц. Их жизнь казалась такой спокойной и умиротворенной. Интересно, что сказали бы они о моей постоянной жажде движения. Я же знал лишь одно: вызов, который вновь и вновь бросала мне жизнь, заставлял меня двигаться дальше.
Наш план состоял в том, чтобы пересечь океан, двигаясь в одном из струйных течений, которые опоясывают Землю на высоте от шести до тринадцати тысяч метров. Они несутся с мощью реки во время паводка. Чем ниже, тем ветер слабее. Наша проблема заключалась в том, что высота гигантского монгольфьера была более девяноста метров от верхнего края оболочки до капсулы. Когда мы попадем в струйное течение, верхняя и нижняя части шара начнут двигаться с разной скоростью и может случиться все что угодно.
Внутри капсулы мы сразу надели парашюты и пристегнулись к спасательным плотикам, чтобы в случае экстренной ситуации не терять драгоценное время на все эти операции. Потом запустили горелки. Мы поднимались и поднимались, а потом верхушка оболочки шара коснулась нижней границы струйного течения. Ощущение было такое, словно мы ударились о стеклянный потолок. Мы увеличили подачу топлива в горелки, пытаясь подняться выше, но сильный ветер гнал нас вниз. Мы еще поддали топлива – и наконец прорвались. Верхняя часть оболочки была тут же подхвачена мощной струей и рванула вперед, как ракета. Она летела под сумасшедшим углом со скоростью двести километров в час. Капсула – с нами внутри – продолжала двигаться со скоростью сорок километров в час. Казалось, тысячи лошадей тащат нас в разные стороны. Мы боялись, что шар оторвется и тяжелая капсула с высоты в несколько километров сорвется в океан.
Но в последний момент она тоже пробилась через «стеклянный потолок», и шар выпрямился.
«Это еще никогда и никому не удавалось», – сказал Пер.
Мы летели с дикой скоростью – намного быстрее, чем могли предполагать. Семь часов спустя настало время сбрасывать первый опустевший бак из-под топлива. Безопаснее было это делать, выйдя из струйного течения. Мы выключили горелки и начали спускаться в более спокойную зону. Капсула сразу же стала тормозить, но сам монгольфьер по-прежнему рвался вперед. Под нами, семью километрами ниже, виднелся зловещий серый океан. Невольно подумалось, что наш полет вполне может закончиться там, в воде. Пер нажал кнопку сброса пустого бака. Капсула тут же резко накренилась. Пол встал на дыбы, и я упал на Пера. Мы с ужасом обнаружили, что с одного борта сорвался не только пустой бак, но и два полных. Каждый из них весил тонну. Крен стал еще сильнее, равновесие нарушилось. Вдобавок теперь у нас было слишком мало топлива для регулировки высоты полета и поиска ветра нужного направления, так что мы поняли, что до Штатов нам уже не долететь. Полегчав сразу на три тонны, монгольфьер резко взмыл вверх. Мы с такой скорость пулей пробили «стеклянный потолок» – и продолжали подниматься. Пер стравил часть воздуха из оболочки, но мы все равно взлетали все выше и выше. Нас предупреждали, что стеклянный купол капсулы взорвется на высоте тринадцати километров, а наши глаза и легкие вакуумом будут вырваны из тел. На высоте двенадцать тысяч триста метров мы вошли в неизвестность. Вскоре была достигнута отметка двенадцать тысяч семьсот пятьдесят метров. Мы понятия не имели, что же произойдет дальше. Сейчас мы находились на высоте, на которой никогда не летал не только ни один монгольфьер, но и ни один самолет, за исключением «Конкорда». Но наконец подъем прекратился. Воздух в оболочке остыл, и мы начали падать. Жечь драгоценное топливо очень не хотелось, но для того, чтобы прекратить падение, нам пришлось это сделать. Мы не могли садиться в океане, потому что спасать нас там было некому. Мы могли протянуть еще часов тридцать, почти не имея топлива, но для того, чтобы достичь земли, нам нужно было лететь быстрее, чем это вообще возможно на монгольфьере. Это значило постоянно находиться точнёхонько в центре струйного течения, в полосе шириной всего тридцать метров, что казалось невозможным. Последней каплей стала потеря радиоконтакта. Мы провели в воздухе уже много часов, и Пер вымотался. Он лег и сразу же заснул мертвым сном. Я был предоставлен самому себе. В Бога я не верю, но в тот день мне казалось, что какой-то ангел-хранитель проник в капсулу и помогал нам. Приборы показывали, что мы начали ускоряться, все больше и больше. Я был уверен, что это сон, и принялся шлепать себя по щекам, чтобы проснуться. Мы делали сто тридцать километров в час, потом триста, триста сорок и, наконец, четыреста километров в час! Это было немыслимо и казалось чудом.
Я чувствовал себя выжатым до предела и словно одурманенным наркотиками. Когда я увидел странные мигающие огоньки на поверхности стеклянного купола, то подумал, что вижу духов. Я смотрел на них, как во сне, пока не осознал, что это были горящие комья замерзшего топлива, пролетавшие мимо капсулы. За бортом было минус семьдесят градусов. Если такой пылающий булыжник попадет в купол, стекло тут же взорвется. «Пер! – заорал я. – Проснись! Мы горим!» Пер тут же проснулся. Он с ходу понял, что нужно сделать. «Подними шар на уровень двенадцати километров, там почти нет кислорода, – сказал он. – Пожар прекратится».
