– Я уж думал, – слабым голосом сказал он. – Что меня валить пришли.

Палата небольшая, но тёплая, и окна целые. Я поправил больничный халат, накинутый на плечи, и положил ему на тумбочку китайские мандаринки, купленные в киоске, свежую газетку и две пачки сигарет.

– А что ты в Чите делаешь? – спросил Ремезов. – Ещё вчера ты у себя был…

– Знаешь, сколько всего навалилось, – я вздохнул и подошёл к окну. На зиму рамы заклеены, но если стоять близко, то чувствовал, как от них легко дуло. Из окна видно, как по улице вдали проехал троллейбус. – Пришлось срываться сюда.

– И что там случилось?

– Пришла повестка на допрос, и не по месту жительства, а в областную прокуратуру. Меня вызвал следователь по особо важным делам Каримов, который дело «Волковских» ведёт, – я усмехнулся.

– И что спрашивал?

– Понятия не имею. Повестку на сегодня притащили, а сегодня и завтра прокуратура не работает. Сначала думал, какая-то уловка, но похоже просто всё напутали. Каримов по телефону дал отмену, приедет ко мне сам. Ну и пусть, у меня адвокаты мощные. Ещё немца надо встречать скоро, надо переводчика для него искать и водителя.

– Какого немца?

У меня появилось ощущение, что напряжённо думаю не только я, но и сам Ремезов. А эта лёгкая болтовня нам не мешала, наоборот, помогала сосредоточиться и стимулировала мысли, чтобы думалось легче.

– Обычного немца, – я пожал плечами. – Или голландца, не знаю точно. У него фамилия Питерсон. Я хотел Женю отправить его встречать в аэропорт, но он как фамилию услышит, его смех разбирает. Поэтому Слава займётся.

– Какой немец? – недовольно спросил Ремезов. – Причём здесь вообще взялся немец?

– Привезли мобильный сортировочный комплекс, а единственный спец в холдинге, который обучался его обслуживать, уволился. Вот завод-изготовитель и отправляет инженера-немца, чтобы всё сам настроил. Бабки-то большие же, почти лимон баксов стоит вся система. Ладно, давай о наших делах, Серёга. Что там случилось?

– Так чё? – он вздохнул. – Покурить бы.

– Доктор заругает, что в палате куришь.

– Хрен с ним.

Я вскрыл пачку сигарет и вытащил одну. Зажигалки и спичек здесь не было, но один коробок принёс Слава, который остался в коридоре. Взял его с собой, хотя мог взять кого-нибудь другого. Но Женя занят моими поручениями в Новозаводске, а оставлять с ним Славу я не хотел. А то стоим им остаться вдвоём, как вечно куда-нибудь влезают.

– Так чё случилось, чё случилось, – Ремезов выпустил дым. – Ехали по объездному шоссе, я сзади сидел, бумагу читал. Тебе позвонил сразу, как разобрался. А там хрясь, Камаз на встречку вылетел. Уснул водитель, говорят. Ну и нам в лоб… потом уже здесь очнулся вчера вечером.

– Тебе досталось.

– Угу, – он помрачнел. – Я-то ладно, а вот Волгу смяло в гармошку, говорят. Водитель умер, Санька, хороший парень был. И Николаич погиб, капитан Чердынцев, из моей группы старший оперативник, он рядом сидел. Ещё в КГБ с ним работали, мощный мужик был, въедливый, и голова всегда ясная. Эх…

– А водитель Камаза что?

– Да хрен его знает, мне не говорили, – Ремезов затянулся и закашлялся. – В СИЗО, наверное. Мне моя мобила ещё в тело врезалась, всмятку вместе с рёбрами. Ещё бы немного дальше и каюк.

– Ты говорил, что-то интересное узнал? Сможешь вспомнить? Вдруг на тебя из-за этого покушение устроили.

– Вряд ли именно за этого, но кто их знает? Много чего может быть.

– А говорить можешь?

– Да расскажу, пока укол не поставили, а то вырублюсь потом.

Полковник покрутил головой, оглядев палату, потом вздохнул.

– Короче, Макс, позвони Кольке Кузьмичёву. Он должен проследить, чтобы ничего после аварии не пропало. Там папочка была интересная, как раз пригодится.

– И какая?

– Расписка, – Ремезов хмыкнул и поморщился от боли. – От некоего заключённого Эдуарда Волгина лейтенанту Тимофею Горбаню, что он обязуется… как там было, не помню точно… короче, что будет ему стучать на сокамерников. Ещё по первой ходке оставил, когда ни в какие воры не метил, а просто в магазин ночью залез. Это в Новосибе было, и Горбань тогда там работал, а Эдик там жил. Горбань постарше его на десять лет.

– Так, – я наклонился к нему. – Ты нашёл эту расписку? Она у вас была?

– Короче, – он закрыл глаза, будто устал, но голос заметно оживился. – Ща, смотри, как было. Вчера утром я поехал в посёлок Каштак. Там живёт мой старый начальник, Револьд Федотов.

– Револьд? Имя такое?

– Ну да. Он же старый пень, в двадцатые родился. Ему родители дали такое имя, вроде как сокращение от «Революционное Движение». Модно тогда так было детей называть. Да и не только тогда. У меня друг есть, зовут Ренат, но назвали его так не потому, что он татарин, а потому что сокращение от «Революция, Наука и Труд», – Ремезов коротко засмеялся и скривился от боли. – Если не врёт, конечно. Ладно, отвлеклись немного.

– Так и что этот Револьд?

– Он ещё НКВД успел застать, старый коммунист до мозга костей. Настоящий чекист. Вот я к нему поехал совета спросить, он же этими блатными всю жизнь занимался, ещё с войны. Сидит сейчас на пенсии. Когда КГБ закрывали, он в отставку ушёл, не стал дальше работать.

– И что, он хранил эту расписку? У себя дома? Ещё и чужую?

– Тут смотри, объясняю, чтобы было понятнее, но только между нами.

Он покосился на дверь. Она была чуть приоткрыта, там стоял Слава спиной к нам.

– Когда весь этот п*** с развалом начался и власть новая появилась, – тихо сказал полковник. – Тогда сразу полезли в наши архивы, чтобы всё рассекретить.

– Ну да, в курсе.

Ремезов затушил сигарету и хрипло откашлялся. Несколько секунд он молчал.

– И заодно начали лезть в наши оперативные дела, узнавать, кто у нас агенты, кто информаторы, кто с расследованиями помогал, кто расписки давал, по любым поводам. Короче, куча людей, с нами связанных, могли крепко влететь. Эти дела мы по ночам сжигали.

– Слышал, – я кивнул.

– А вот Револьд поступил иначе. Часть бумаг сжёг, а часть себе спрятал, на случай, если пригодится. Работал-то он долго, по всей Сибири и Дальнему Востоку, архив остался солидный. Он же всё считал, что вот-вот, ещё год-два, и опять Советский Союз будет, и КГБ заново откроют, вот и готовился вернуться и вставить всем, кто наверх поднялся.

– Значит, компромат у него есть на многих.

– Угу. Вот и поделился со мной одним листиком. Блин, закончилось.

Он показал на капельницу, в которой закончилось лекарство. Я вышел позвать медсестру, и подождал, когда она закончит. Ещё Ремезову полагался укол, но полковник уговорил её подождать, хотел успеть рассказать всё важное, несмотря на боль. Она вышла, он закурил снова и продолжил:

– Револьд мне сказал, что много чего интересного про Эдика знает. Дал только одну бумажку, но были ещё, – Ремезов усмехнулся. Лоб у него блестел от испарины. – Сказал, что завтра, то есть уже сегодня, придёт в управу при всём параде, в мундире, с медалями, и остальное принесёт. Только чтобы официально всё.

– А тебе дал копию?

– Угу, но у него ещё есть. Старик много интересного знает, говорит. И про Эдика, и про Захара покойного, и даже про Витю Батумского, который сейчас Смотрящий в области. Говорит, проблемка у него есть большая, но не сказал какая. Всё завтра, говорил.

– А на этого Шелехова у него что-нибудь есть?

– Вряд ли, он московский, они не пересекались. На Горбаня может быть что-то и есть, но Револьд его не выдаст, – полковник нахмурил брови. – Да нам и Эдика хватит. Если прижмём его, тот сам и Горбаня сдаст, и кто груз поставляет, а дальше всех сами раздавим. Но всё должно быть точно.

– Мне бы с этим дедом поговорить. Но у меня вопрос, неужели никто из воров про него не знает?

– Ну нет, раз он до сих пор сидит живой на этой горе компромата. Короче, – он задумался. – Можешь съездить, скажешь, что от меня, объясни что случилось. Но будь готов, что он может и матом послать, дед вообще вредный стал. Бухает ещё по-чёрному.