— Здравствуйте! Вы не подскажете, как лучше добраться до Калиткино?

— А вот туда иди! — старушка махнула рукой направо. — Обойдешь забор, и снова выйдешь на старую дорогу. Она тебя прямо в Калиткино и приведет.

— Кто же тут этот забор поставил прямо поперек дороги?

— Да уж, считай, пять… да нет, шесть лет тут стоит. Так и ходим вокруг.

— Кто его поставил-то?

— Да монастырь тут открыли, наш, славословный, — старушка сложила пальцы правой руки в щепоть и поочередно дотронулась до правого плеча, левого плеча и лба. Это был треугольник — символ веры хрустианской религии и, в том числе, одной из его ветвей — славословия.

— Что же монахи о людях не подумали? — спросил я.

— Как не подумали? — удивилась старушка. — Они денно и нощно молят за нас, грешных, бога нашего, Изуса Хруста, да будет благословенно его имя.

Старушка вновь сотворила треугольник.

— Я про забор говорю. Зачем они поставили забор поперек дороги?

— Так ведь там раньше землица была ничейная, там издавна мы, перебежкинские, пасли скотинку вместе с калитковскими. Ох, какая там травка была на заливных лугах вдоль ручья! Молоко у моей коровки получалось обильное, вкусное! А на том берегу, на пригорке, церквушка стояла старинная. При Уравнителях-то церквушку закрыли, обветшала она, развалилась. А при нынешней власти вновь вернулась сюда благословенная славословная вера. — Старушка еще раз треугольником осенила лицо. — И вот эти места так понравились нашим заступникам перед богом, что порешили они не только церквушку восстановить, но и возвести здесь монастырь для благословенной славословной братии. Вот и отгородили они монастырь. А заодно обнесли изгородью луга, ручей да часть рощицы. Так что туда, налево, ты не ходи, там, считай, верст десять вокруг надо обойти. А направо — вдвое короче.

— Где же вход внутрь? Почему не сделали ворота на месте дороги?

— Так ведь благословенная братия проложила в монастырь дорогу со стороны Калитикно, от большого шоссе. Они и замостили дорогу, и парадный въезд в монастырь сделали во славу божью. А этой дорогой они не пользуются. Благословенная братия в свой монастырь только на машинах ездит, пешком от станции не ходит. Так что с этой стороны дорога уже пять… да нет, шесть лет закрыта.

— Но почему для людей-то не оставили проход? Почему вам, местным жителям, не разрешают ходить по старой дороге?

— Ох, так кто же нам, грешным, позволит ступать по благословенной монастырской земле, посвященной богу нашему, Изусу Хрусту? — старушка сотворила треугольник. — Мы уж как-нибудь по краешку обойдем, лишь бы простились грехи наши тяжкие, лишь бы молилась за нас благословенная монастырская братия. Да и ведь они нас не гонят со двора, в церквушку-то нас пускают, отмаливать грехи наши тяжкие, да жертвовать малую толику на монастырь во славу божью.

Старушка помолчала, вспоминая о чем-то, и быстрым движением смахнула набежавшую слезу:

— Вот только коровку мою жалко. Когда ее пасти стало негде, пришлось на мясо отдать. Уже пять… да нет, шесть лет прошло, а до сих пор ее жалею. Ох, какое у нее молоко было… Вот если бы можно было поминать коровку-кормилицу в заупокойных молитвах, то я бы уж свечку за нее поставила.

Полушутя я посоветовал старушке:

— А вы дайте монахам денег! За деньги они не только корову, но и крыс со змеями согласятся в молитвах упоминать.

— А что? — как бы сама у себя спросила старушка. — А и попробую! Небось, благословенная братия не откажется ни от скромного приношения во славу божью, ни от поминания доброй безответной скотинки, никому зла не сделавшей. Мужа-то моего покойного, пьяницу, драчуна, бездельника в молитвах поминают. А уж коровка-то была и полезнее, и добрее его.

— Так вы ходите в церковь вокруг всего забора? — спросил я.

— А как же иначе? — удивилась старушка. — В церковь-то ходить надо. Свои грехи замаливать, покойников в молитвах поминать, чтобы на том свете им легче жилось. Без церкви, да без благословенной веры славословной нам, людям великоколосским, никак нельзя.

Я уточнил:

— Славословные священники отобрали вашу землю, из-за них вы лишились единственной коровы. И вы все равно идете в их церковь и платите им деньги, потому что считаете себя грешницей, а их — святыми?

Старушка смотрела куда-то вдаль и часто моргала ресницами. Даже в созданной мной майе она не могла осознать того, что я сказал. Привычные фразы помогли ей найти ответ:

— Ох, кто мы такие, великие грешники, чтобы рассуждать о правде, да о справедливости божьей? Наше дело трудиться да молиться, а уж после смерти Изус Хруст, да будет благословенно его имя, рассудит, да разберет все наши грехи.

Я узнал все, что мне было нужно, и дальше продолжать разговор не было никакого смысла. Разумеется, я не собирался обходить забор. Оглядевшись и увидев, что, кроме пребывающей в майе старушки, поблизости нет ни одного жителя Перебежек, я в одно мгновение перемахнул через забор.

Моим глазам открылось обширное пространство в несколько гектаров. Прямо передо мной расстилалось поле, которое плавно спускалось к ручью, обозначенному цепочкой кустов и невысоких деревьев. На другой стороне ручья тоже раскинулось поле, поднимавшееся на пригорок, к белому каменному храму хрустианской религии, блестевшему на солнце позолоченной крышей. Слева от храма были выстроены вполне современные двух— и трехэтажные коттеджи. Возле них располагались хозяйственные постройки и гаражи. Присмотревшись и употребив немного магии, я разглядел дорогие автомобили иностранного производства. В общем, славословная братия жила в монастыре со всеми привычными удобствами, как в доме отдыха.

В общем, славословная братия имела все основания скрывать за высоким глухим забором свой быт от посторонних взглядов. Даже ограниченное сознание истово верующих людей типа старушки рано или поздно могло задаться вопросом, почему священники на словах проповедуют смирение, бескорыстие и трудолюбие, а на деле ведут жизнь богатых бездельников.

Старая дорога, на которой я оказался по другую сторону забора, уже успела зарасти травой. Пешеходный деревянный мостик через ручей подгнил и покосился. Но на противоположной стороне я видел хорошую асфальтированную дорогу, ведущую от въезда на территорию монастыря к коттеджам. Четырехметровый бетонный забор вдалеке казался грязно-серой веревкой, исчезавшей за деревьями далекой рощи.