Я понимал, но так, на словах, как отвлеченную мысль. Но еще я понимал и то, что Валерка такой человек, что он не может жить как сторонний наблюдатель, что ему непременно надо влезть во все, к чему бы он ни прикоснулся. Так было и с этим обменом, когда Валерка, начав с изучения газетных объявлений и раскладки всевозможных пасьянсов из адресов и телефонных номеров, через пару месяцев стал вполне профессиональным риэлтером. Он не только до тонкостей изучил все обменные варианты, но, пользуясь своими старыми связями и знакомствами среди чиновников полузакрытых ведомств, определил ближайшие – лет на пять-семь – перспективы рынка городской недвижимости.
– Почему бы тебе этим не заняться? – спрашивал я, когда Валерий раскладывал передо мной переломленную на сгибах карту города и, обводя покусанным кончиком шариковой ручки целые кварталы, объяснял, когда и почему будут подниматься или падать в цене квартиры в той или другой части города.
– Здесь начинаются деньги, – усмехался он в ответ, – огромные, сумасшедшие, а я жить хочу, и потому… понимаешь?
– Не совсем.
– Если ты знаешь, как сделать большие деньги, но у тебя нет возможности их защитить, то лучше их не иметь, – пояснял он, – пока, во всяком случае…
Я понимал, а где не понимал, там додумывал. Тогда в криминальных сводках уже начинало мелькать определение “заказное убийство”, где каждая четвертая жертва была так или иначе связана с квартирным бизнесом. Разумеется, в газетах об этом впрямую не писали, но Валерий, вдаваясь в некоторые существенные подробности, раскрывал мне глаза на подоплеку кое-каких дел. В частности, он весьма доходчиво объяснил мне причину страшного коллективного самоубийства всего руководства той самой фирмы, через которую он оформил все документы на их с Марьяной и Костиком новую квартиру. Вся “головка” фирмы представляла собой одну семью: муж, жена и тесть с тещей, – говорил мне Валерий, притормаживая перед светофором и нажимая кнопку повторного набора на трубке радиотелефона, – они взяли большую ссуду в банке… Заложили все: три квартиры, дачу, две машины… Купили целый этаж в отличном месте, народ расселили – а ремонт? Пришлось опять брать ссуду, но уже под залог этого этажа, а тут уже подошел срок платить проценты по первой ссуде, заплатили, и тут дом, где они купили этаж, вдруг ни с того ни с сего решили поставить на капремонт, ну и все денежки тю-тю… А бандиты тут как тут: или деньги – или выметайтесь на улицу в семьдесят два часа… Те в милицию, а им ночью бомбу в машину… Утром рванула, шофер без ног, а им – предупреждение…
Тут опять на светофоре загорелся зеленый, мы тронулись, в трубке послышался сухой потрескивающий голос, и Валерий, неторопливо двигаясь в потоке машин, переключился на разговор с невидимым собеседником.
Та история окончилась ужасно. Сперва все четверо: муж, жена и тесть с тещей выехали за город и попытались отравиться выхлопными газами в оставшемся у них “жигуленке”, но проезжавший велосипедист обратил внимание на странную машину, остановился и, встревоженный странными позами спящих пассажиров, постучал костяшками пальцев в лобовое стекло. А когда в ответ на этот стук никто из сидящих даже не шелохнулся, велосипедист, подергав намертво заклиненные ручки, на свой страх и риск вышиб заднее стекло и, носом учуяв причину этой страшноватой картины, вскочил на велосипед и помчался к ближайшему телефону. Приехала “скорая”, всех откачали, но не прошло и двух недель, как они ночью вчетвером заперлись в одной из своих заложенных квартир и наутро представили явившимся по вызову соседей оперативникам все виды суицида: газовое отравление, повешение, самострел и выбрасывание из лоджии одиннадцатого этажа.
Валерий знал эту историю “изнутри”, потому что как раз в то время, когда агенты фирмы вели переговоры с жильцами, он ходил по квартирным аукционам и покупал квартирки для будущих переселенцев. Я как-то из любопытства зашел с ним на один из таких аукционов и был несколько шокирован тем небрежным размахом, с каким Валерий перебивал конкурентов, спокойно выжидая, когда аукционщик второй раз стукнет молотком, объявляя последнюю названную цену. Тогда он вскидывал над левым плечом свою табличку, на полпути останавливая деревянный молоток аукционщика и, когда тот, вновь вскинув молоток, добавлял к последней объявленной стоимости квартиры еще сто тысяч рублей – тогда это были большие деньги – с холодным спокойствием дожидался заключительного удара.
По завершению одного из аукционов, на котором Валерий купил сразу три квартиры, к нему застенчивой походкой подошел сутулый молодой человек в вельветовых брюках мышиного цвета и, достав из потертой репортерской сумки диктофон “Sony”, попросил короткое интервью. Я сидел в четвертом ряду пустеющего зала Союза архитекторов, арендованного для проведения аукциона, и видел, как Валерий вздрогнул, и как пристально, словно запоминая, посмотрел в блеклое, “никакое” лицо молодого человека. Потом он неспешно взялся за дужку тонированных, отливающих всеми цветами радуги, очков, плавным усталым жестом стянул их с тонкой, глубоко врезанной переносицы и, поставив на подмостки кожаный дипломат с членистыми колбасками номерных замков, стал аккуратно протирать стекла носовым платком.
– А зачем это вам? – спросил он у молодого человека, наводя выпуклое протертое стекло на сверкающий бронзовый куст свисающей с потолка люстры.
– Наша новая газета “Да будет свет!”… возрождение традиций, утраченных за годы правления большевиков… священное право собственности… – сбивчиво и невнятно залопотал тот, щелкнув кнопкой диктофона и поднеся к гладко выбритому раздвоенному подбородку Валерия встроенный угловой микрофончик.
– Меня, простите, нисколько не интересует, добудет ваша новая газета свет или не добудет, – начал Валерий, как бы невзначай постреливая глазами в спины покидающих зал аукционеров, – меня интересуете лично вы…
– В каком смысле? – насторожился тот.
– Как представитель нашей новой свободной от цензуры прессы, официально объявленной “четвертой властью”, – проговорил Валерий, отстраняя ладонью диктофон и направляясь к ступенькам справа от просцениума.
– А что я… я ничего… я по заданию… – растерянно пробормотал журналист, глядя ему в спину.
– Так о чем же нам с вами говорить, – углом рта усмехнулся Валерий, – если вы – ничего? Вот когда станете “чего” – тогда и приходите… Желаю удачи!
– Зачем ты с ним так? – спросил я, когда мы спустились в ресторан пообедать и заодно слегка отметить эту сделку.
– Для его же пользы, – ответил Валерий, глянув на меня поверх развернутого меню.
– Какая польза? – вяло возразил я, – обидел человека ни за что ни про что…
– Я?.. Обидел? – Валерий бросил на кое-как выглаженную пятнистую скатерть клейкий коленкоровый разворот “разблюдовки”, – а какого черта он суется в мои дела? У них в газете, что, полные идиоты сидят? Не знают, кто и на какие деньги сейчас квартиры скупает?.. Или знают? А тогда уже я могу спросить: кто кормит ваш паршивый листок?.. Кто и какие деньги через вас отмывает?.. “Да будет свет!” – ешкин кот!..
Валерий нетерпеливым жестом подозвал официанта, и тот, по-видимому уже как-то разузнав, что за его столиком сидит клиент-миллионер, пружинисто подскочил к нам и, положив на ладонь развернутый блокнотик, учтиво склонил курносый профиль над вазочкой с салфетками.
Я не помню, что мы ели в тот вечер, что пили, отчетливо помню только жилистые желваки, игравшие на Валеркиных скулах в те моменты, когда он, отпив глоток коньяка из высокой тонкой рюмки, молниеносно простреливал глазами сумрачные углы ресторанного зала.
– И что бы я мог ему сказать? – неторопливо, как бы сам с собой, рассуждал он, – откуда у меня, отставного подполковника медицинской службы, такие деньги?.. Был бы я каким-нибудь обозным или стройбатовским генералом, даже снабженцем-прапорщиком – тогда другое дело, а кто я? что я? Черт-те что и с боку бантик!.. Впрочем, плевать, давай лучше выпьем!..
– Давай, – флегматично соглашался я, нетвердыми пальцами обхватывая граненую ножку рюмки, – за нас с вами и за хер с ними!.. А ты н-не жал-леешь?
