В поисках сочувствия ВипФон обдал меня пронзительным страданием взгляда. И кивнул головой:

- Бил! С размаху, в морду. Бил, если абонент находился вне зоны действия сети, бил, если ему скажут что-нибудь неприятное, если в ответ на его мат ему не станут вылизывать задницу. Бил, если в моей памяти не оказывалось нужного телефона… А иногда просто так бил, для самочувствия, и всегда почему-то в морду. Пару раз, знаете ли, даже выбивал зубы, но в таких случаях отдавал меня своему личному стоматологу (единственный человек, который обращался со мной прилично, правда, садист) - он не мог себе позволить щербатый мобильник. Гримера из МХАТа переманил, чтоб фингалы мои закрашивал.

Он жалобно замотал головой, это было так смешно при его морде.

- Я бы вообще к этому всему и привык бы, деньги этот гадина платил очень хорошие, но вот что непереносимо - всегда быть при нем. Вы не представляете, что это такое. Всякие там якобы деловые переговоры, бизнес-ланчи, яхты, пьянки, этот дурацкий гольф, который он ненавидел почти так же, как я, - все это можно перенести, но вот ночь… Я, человек тонко чувствующий, можно сказать - нерв обнаженный по всему телу, и вот унижен отсутствием собственного угла, и даже не угла, а просто ночного лежбища, хоть какого! Обязательно чтобы при нем! Вот мы с вами сейчас одни в поезде, через несколько часов разбежимся, я вам сокровенно сейчас признаюсь: настал момент, когда я пришел к единственно правильному решению - убить господина П. Зарезать эту сволочь, удавить, отравить ядом! Вы против?

Я промолчал. Я просто подумал, что не встречал в новостях сообщения о смерти этого господина.

- Я, например, только «за». Таким не место в нашей жизни! Я даже план составил, очень хитроумный, из таких, что Агате Кристи ни за что б не додуматься… И в тот самый момент, когда все уже было готово, когда… В тот самый момент он взял да и выкинул меня. Представляете? А я уже и розеточку подготовил, а он говорит своим: «Этого - вон». И выкинули. Представляете, какой гадина?

Я промолчал.

- Ну узнал я потом, что да почему. У нас ведь прогресс не стоит на месте, особенно в смысле мобильной связи, я просто устарел, появились новые, продвинутые модели. Я, конечно, все понимаю, но вот так взять и выкинуть…

ВипФон чуть не всплакнул при этих словах. Но потом лукавство прорезалось. Завеселилось во взгляде.

- Ни за что не догадаетесь, кого он на мое место взял! - почти выкрикнул он. - Он жену свою себе своим телефоном сделал! Так ей, гадине, и надо, пусть теперь попробует то, что испытал я.

Я опять промолчал. Иначе мы не можем. Мы, семейные альбомы для богатых (появилась недавно такая мода в рублевских кланах), очень мало имеем возможностей для бесед - нас рассматривают, и то нечасто. А насчет разговоров всяких, так это просто запрещается, даже по контракту. Потому молчаливы.

Посвящается доктору И.С.Дулькину.

- Тут вот какая штука, - сказал скрипач. - Я не чувствую музыки. Соломон Иосифович внимательно и устало посмотрел скрипачу

в глаза. Он не сказал, что вообще-то он не психоаналитик, а специалист по лечению внутренних органов, расположенных в брюшной полости, но это и не нужно было, скрипач и так знал. Уже давно, с тех пор, как Соломон Иосифович, обычный врач обычной московской больницы бомжового типа, случайно спас скрипачу жизнь, он стал его личным домашним доктором, хотя на дом не приходил. С тех самых пор только ему скрипач и доверял. Соломон Иосифович был очень хороший врач, хотя, повторимся, как бы обыкновенный, и его главное достоинство заключалось в том, что он всегда стремился вылечить пациента, любой ценой от любой болезни. Чурался разве что онкологии. С онкологией у скрипача пока все было в порядке, а остальные болячки он нес только ему. Слышал стороной, что за консультации Соломон Иосифович сейчас берет хорошие деньги, но давать стеснялся, платил подарками, своими дисками и хорошим коньяком. Как-то попытался деньгами, но Соломон Иосифович его высмеял.

- Что с мочой? - спросил Соломон Иосифович.

- Последний анализ в норме. Но вы меня не поняли, это я виноват. Это не сейчас случилось. Это у меня всегда так было, что я не чувствую музыки, просто я вам об этом не говорил, не считал болезнью. А сейчас подумал: может, это болезнь?

Соломон Иосифович удивился. Вообще-то он считал, что врачу не положено удивляться. Точнее, удивляться-то можно, только показывать, что ты удивлен, не следует. Следует устало и внимательно посмотреть пациенту в глаза и сделать вид, что с подобным анамнезом ты знаком и знаешь, что по этому поводу делать. Но тут он не только удивился, но по оплошности даже и проявил удивление.

Он сказал:

- Сережа, ты что? Ты хоть понимаешь, что ты не можешь не чувствовать музыки. Ты входишь в тройку лучших скрипачей планеты, ты композитор, ты создаешь такие вещи, от которых люди рыдают, ты собираешь залы, каких поп-звезды не собирают, ты легенда, ты создаешь вечное… и вдруг говоришь, что не чувствуешь музыки. Как это может быть?

Тут же, впрочем, опомнился, собрал себя в кучку и продолжил, добавив повелительности в голос:

- Рассказывай.

Скрипач вздохнул и на секунду закрыл глаза.

- С самого начала, когда я еще был вундеркиндом, я не чувствовал музыки. Нет, я не скажу, меня никто не заставлял, мне она очень нравится, и эта скрипка с ее возможностями, и особенно нравится, что я умею играть на ней и сочинять композиции как никто. Ну, как бы человек, который хотел достичь вершины и достиг, и даже не достиг, а просто родился на той вершине… Они рыдают от моей музыки, а для меня это просто… как будто бы я что-то напеваю себе под нос, размешивая чай ложкой. Я ничего особенного при этом не чувствую. Вот они вскочили со своих кресел, от эмоций задохнулись, а потом в ладоши захлопали, на сцену полезли, в слезы ударились… И, конечно, это приятно, только я не понимаю почему. Я-то сам ничего не чувствую!

При этом он вспомнил духоту черного зала, жар юпитеров, нацеленных на него, скрипку, от которой болит рука, смычок, у которого оторвалась одна нитка и болтается, болтается, как сумасшедшая, по своим физическим законам - маятник на конце маятника, дуру-пианистку вспомнил с шеей толстой, как у хряка, и насморк, который надо скрывать, но сопли-то вытекут, если вовремя не сделать носом всхрип неприличный… а те, которые в зале, собрались на самых задних местах, чтобы скрипку слышать, а не его насморк, а потом, после аплодисментов, в туалете, у писсуаров, восхищение свое выражать будут: непревзойден, гений, каких еще не рождалось. А он напевал просто.