Дорога

Мы шли долго вдоль рек и по плато. Бархатные кедры и карликовая березка. Птичий щебет невидимых сусликов из лабиринтов камней. Резиновые подберезовики и шампиньоны со вкусом трески. Есть хотелось.

Есть хотелось всегда. Даже после порции талкана на перекус, пьянящего запахом поджаренной ячменной муки и топленого масла с чаем. Есть хотелось. Но мы шли. Шли и спали. Молчали у костра и купались в бурлящих пузыристых ваннах вдоль стремительных вод. Разных рек. Смотрели из разреза палатки на россыпи звезд. И засыпали в квалофиловых спальниках. На пенке двухслойке. На земле. Поднимали друг другу рюкзаки и шли. Автономка на 45 дней весит поначалу.

Мы терпели подъем до хребта. Натыкались на дождь или снег. Он бил нас по глазам. Но каждый раз мы подходили к тому краю. Откуда открывалась другая сторона. С пиками бесконечных гор. Ледниками и реками. Только рек видно не было. Иногда мы забирались так высоко, что видели сам Тибет. Восьмитысячники? Да. Очень далеко. Мы сидели на вершине. На камне. Под мокрым снегом, и смотрели на обитель летающих монахов. Где-то на том конце монгольской равнины. Или так нам казалось. Но было похоже.

Мы не видели людей. Совсем. Не видели людей месяц. И наши рюкзаки уже были много легче. А ноги крепче. Мы шли часов по 10-12. Это не было так трудно.

Двумя месяцами раньше, на полу, мы дочитали статью о поисках потомков Заратуштры. Арийцев. Голубоглазых и светлых. Потерянных в лабиринтах истории. Но оказывается они нашлись. И были они там. В горном Алтае. Истинные. За Курайским хребтом. Севернее чуть. Километров на 200.

Купили двухкилометровки. Расстелили их на полу. Там же. На Университетском. В двухкомнатке, построенного пленными немцами доме. И провели трек. Прямо с трассы. Чуть не доезжая Монголии и вверх. Мы умели. Там был домик. Квадратик такой. В лесах кедровых. На границе плато. В смысле, что там была цель. От него мы провели трек назад. Дугой на трассу. Чуть не доезжая Монголии. Мы умели.

Мы не верили в потомков. Мы не читали Заротуштру. Мы просто собрались. Грамотно, без мяса, килограмм по 50 на брата и взяли до Бийска.

Есть хотелось. Но это не было дискомфортом. Было красиво и высоко. Даже внизу. И тихо. Даже сквозь грохот рек в сужениях скальных и гул ночного ветра в непогоду. Было спокойно. Мы подошли к Башкаусу. И там был мост.

Там был мост. Это строение. Мы не видели плодов рук человеческих уже месяц. Река неслась как низвергающийся океан. Как сила миллиона слонов. Мы прошли над ней. Там была дорога.

Дорога вдоль реки. Но людей не было. Откуда им быть. Дорога – это лошадиная тропа, только пошире.

Мы прошли вверх пару километров и повернули влево. Из этой ложбины надо было лишь взять вправо по ущелью. По козьей тропе. И оставалось лишь оно – финальное озеро на плато. Потом влево вдоль леса. Потом дом. Потом назад. Мы не верили в потомков. Мы вообще никого не встречали. Хотя…

Нас было двое. Из Горно-Алтайска в пазике на трассу с нами сели женщины, алтайцы и молодежь. Молодежь мужского пола. Чтобы ехать к границе с Монголией. Долго. Очень долго. Мы знали, что нам предстоит с ними общаться. Нас было двое. Их было семеро. Но у них было. С собой. Довольно много. Мы сели впереди. В окружении алтайских женщин и девиц с тюками и тоской в глазах. Наши рюкзаки заняли все место между сиденьями. Поэтому остальные корзины легли нам на колени, плечи. Мы поехали, и оно началось. «запомни меня молодой и красивой!» Неповторимое творчество группы «Хмурый октябрь». То есть из динамиков мы начали прослушивать их незабываемые пять песен. Громко и на автоповторе. Это не был антипод «Ласкового мая». Это было похоже, но это был стеб. Однако водитель, видимо, так не считал. Наши нервы были довольно железными. Но «Хмурый октябрь» был тоже не хухры-мухры.

Ребята пили последовательно. Из горла. Одну за одной. Градус повышался, «Хмурый октябрь» выл на десятых повторах, тюки с девиц падали на нас, бутылки вылетали из окна, мотор ревел и грелся, пот лился, интонации сзади подходили к апогею. Мы точно знали изначально, что апогей будет. Особо мы не паниковали. Нас было двое. Их было семь. Мы были не их. Апогей настал. Голос окрикнул водителя. Водитель остановился на горной зыби. Молодежь пошла на выход. Мы были готовы.

Но они поняли, что они не могут. Они поняли это на полавтобусе. Переваливаясь через тюки и ноги девиц они прошли мимо нас, вышли в дверь, выстроились в колонну вдоль автобуса лицом в пропасть. И согнулись пополам. Алкоголь очень трудно дается алтайцам. Автобус не стал их ждать. А мы вышли, не доезжая Монголии. Автобус исчез. И мы пошли вверх.

Встреча с потомком

Мы повернули налево и углубились в ложбины. Скоро нащупать тропу и вправо. К озеру. Еще есть время до темноты.

Он выехал из леса в сопровождении алтайца и десятка овец. Голубоглазый, белый, желтоволосый. Подъехал, открыл затвор, показал патрон, взвел и направил на нас. Второй был большой и квадратноголовый. Он сделал тоже самое, остановившись в двух шагах сзади и справа от потомка. Они спешились, не отводя винтовок. Наша смена позиции была понята адекватно. Они разорвали дистанцию. Ситуация стала без шансов. Пальцы были на курках. Лица были спокойны. Однозначны.

Мы сказали, что алкоголь весь не отдадим. Нужен в медицинских целях. А он для этого и брался. И мы тоже панику не демонстрировали. Порешили на двух из трех баночках спирта, блоке сигарет и всех сигариллах. Микросигарки такие с мундштучком. Они сели на кобыл, отвязали бараний бок и кинули его нам. И уехали. Мы не ели мяса. Тогда не ели.

Темнело уже скоро. Надо было искать лагерь. Мы не говорили. Мы вообще мало говорили с Сашей. Так, пару слов. Но мы очень много говорили без слов. Сколько же слов мы сказали за месяц? Сто? Или меньше. Но как же мы много обсудили за этот месяц. Как-то так.

Не смотря на отсутствие дрожи в руках или повышений сердечного ритма, мы знали, что мы сильно аффектированы этой встречей. И это точно не эйфорическая реакция. Нам хватило общения с людьми. Потомков мы нашли. Одного. Остался лишь домик и назад. Хотя мы знали, что такое уже вряд ли повториться. Как-то знали. У нас не было винтовок. Мы были единственными двуногими на пространстве в радиусе 200км без винтовок. Нас это не смущало.

Бригада

И мы пошли вверх. Скоро темнело. Костер мы услышали километра за два. Носом. Мы не думали сворачивать с тропы. Но нам уже хватало общения.

Они сидели вшестером вокруг костра и чана с лапшой. Справа у склона. Из кошары шел дым. Из двери. Топилась по-черному. Они не были белобрысыми. Никто. Мы сошли с тропы, подошли, сказали слова приветствия, посмотрели в их ясные глаза и отдали им бараний бок. Шесть пар глаз замерли на нас. Спокойно, молча. Мы почувствовали себя на флюорографии. Но это мимолетно, вскользь.

Они не вызывали опасений. Они и были теми условными аборигенами, встретить которых, нам бессознательно мечталось на этом месячном одиноком странствии. Загадочных, умудренных тайгой и горами. Получить от них парочку тайных знаний, гениальных таежных методик и почувствовать скрытое признание наших подвижнических успехов. Но, конечно, бессознательно. Да и есть хотелось. Есть хотелось всегда. Хлеба. Он приходил ночью, он приходил днем. Образом, памятью, желудочным соком. Пища богов. Но не в этот раз. Нам очень хотелось уйти. Чистая психология. Посттравматическая.

Но уйти сразу мы не могли. Пара хлестких перекрестных взглядов, и мы поняли, что состоялась очень содержательная беседа. Посылы исходили от крепкого не старого мужчины с очень светлым и очень смуглым лицом. Тонких правильных черт. Они все были чем-то похожи. Он проконсультировался с четырьмя ровесниками и отдал распоряжение Андрею. Ни одного слова мы не услышали. Андрей вскочил и через секунды наше мясо готовилось на палочках в тонкой нарезке прямо на открытом огне. Андрей был высокий, богатыристый и молодой. Все палочки ловко завращались и заскворчали на огне. И мы были приглашены к трапезе.