Его губы нашли ее губы в темноте, и в это раз она точно знала, что делать. Сольвейг открыла рот, их языки встретились. Она обхватила Магни руками и прижалась к нему, приподнявшись и встав на одно колено, а другой ногой прижавшись к его бедру. Сольвейг подвинулась еще — и прижалась к его плоти своей, и теперь только ткань его расстегнутых бриджей разделяла их.

Сольвейг оседлала его — и смешок, который он намеревался издать, превратился в сдавленный стон. Магни приподнял свои бедра и разорвал поцелуй, пытаясь создать между ними немного пространства.

— Ты слишком торопишься. Дело не только в соединении тел. Можно почувствовать гораздо больше, если не торопиться.

— Я хочу почувствовать.

— Ты почувствуешь, я обещаю. Позволь мне вести. Я знаю, что делать.

Она выдохнула.

— И как много?

Он понял, хоть и хотел бы не понять.

— Разве это разговор для такого момента, Сольвейг? Ты правда хочешь знать?

Она не ответила.

— Я мог бы быть только с тобой. С самого начала. Я не был ни с кем с тех пор, как ты дала мне надежду.

Еще один вздох; дыхание коснулось его лица.

— Это было несколько недель назад.

— Да. Но прошли годы с момента, как я сказал тебе, что чувствую, до момента, как ты дала мне надежду.

Надеясь вернуться к тому, на чем они остановились, Магни потянулся к Сольвейг и коснулся носом ее носа.

— Может, мы поговорим об этом позже?

Он почувствовал ее кивок и поцеловал ее снова, пока она не придумала еще чего-нибудь, что могло бы превратить момент любви в битву.

Пока он целовал ее, он раздумывал. Ясное дело, они не могли заняться любовью, как люди их народа, не здесь, не в лесах Франкии. Рано или поздно нервозность Сольвейг заставит ее бороться, так что лучше целовать ее, пока ощущение не заставят ее тело отвлечься. Так что он продолжал удерживать ее губы своими и наслаждаться ее вкусом, пока Сольвейг не успокоилась. Сегодня, в их первый раз, все должно быть красиво и неторопливо, хоть, может быть, и не так страстно.

Он мог бы показать ей, какие точки ее тела могут доставить удовольствие, касаться ее, пока она не будет готова его принять. Сольвейг была готова — мысленно, и все же одновременно нет. У Магни раньше были девственницы, и все они чувствовали боль, некоторые особенно сильную. Иногда появлялась кровь. Что-то внутри разрывалось, он знал это. Чем сильнее было бы желание Сольвейг, тем легче она бы все это перенесла.

Когда Магни скользнул руками вверх по ее телу и обхватил ладонями ее грудь, все его разумные мысли исчезли. Его мечта исполнялась прямо сейчас. Сольвейг выдохнула ему в рот и выгнулась, и в этом движении не было страха. Он сжал пальцами ее сосок, и тот затвердел. Ее руки сжались сильнее, и бедро скользнуло по его боку. Боги!

А потом ее рука скользнула по его спине, в его бриджи и сжала его ягодицу. Эта прекрасная, возбуждающая женщина в его объятьях уж точно не была наивной.

А была ли она девственницей? Могло ли это все быть только инстинктом?

Она была взрослой женщиной и уже давно. Она ничего не обещала ему и даже сейчас не дала никакого обещания. Если она и была с мужчинами, это было ее право. Незамужняя женщина, родившая ребенка, могла стать поводом для сплетен, но обычно женщины были так же свободны в своих удовольствиях, как и мужчины. Но сама мысль об этом заставила кровь Магни закипеть. Если она не была девственницей, то позволила ему так думать. Она позволила ему думать — верить, что не принадлежала никому.

Он разорвал поцелуй, подняв голову и отпуская ее грудь, чтобы опереться на руку.

— Магни? — Лица Сольвейг видно не было, но голос срывался и звучал изумленно.

Нет. Он знал бы, если бы она с кем-то была. Как она знала о нем. Люди бы говорили. Весь их мир считал их предназначенными друг другу с колыбели.

Но он ожидал от нее смущения и сомнений. Почему? Она никогда не смущалась рядом с ним. И сегодня именно Сольвейг настояла на том, чтобы они остались вместе. Он не соблазнял ее, это она его соблазнила. Но было ли это потому что она доверяла ему или потому что она знала, что случится?

— Я не причиню тебе боли, — сказал он, как будто она ждала этого ответа, и так, будто по ее ответу он мог бы что-нибудь понять.

Ее рука скользнула выше и погладила его бороду.

— Я знаю, что будет больно. Все девочки об этом постоянно говорили. Но я не боюсь.

Конечно, она была девушкой. Как он мог малодушно думать, что она солгала, и ревновать, когда сам ни в чем себя не ограничивал.

— Я люблю тебя.

— И я тебя, — он слышал в ее голосе улыбку. — Ты потрогаешь меня снова, как только что трогал?

— Я буду трогать тебя везде, — сказал он, и вернулся и к поцелую, и к прикосновению.

Она отвечала на каждое его прикосновение так, будто с кончиков его пальцев срывались молнии. Он освободил себя из хватки ее бедер и подвинулся так, чтобы ее тело оказалось перед ним открытым для изучения. Магни не видел Сольвейг, но очень хорошо помнил, как выглядит ее прекрасное тело. Каждый дюйм — кроме того немногого, что скрывалось меж ее бедер. Она вздрогнула и выдохнула, легко застонав; ее грудь трепетала в его руках. Наконец Сольвейг оторвалась от его губ и втянула в себя воздух, еще и еще, пока не наполнились легкие.

— Магни! — это был одновременно крик и шепот. Приказ и мольба. — Пожалуйста!

Его губы оказались свободны, и Магни наклонился, чтобы сжать жемчужину ее соска меж зубов. Он не кусал, нет, сегодня была ночь нежной любви, но она дернулась и вцепилась в него, схватила его за волосы, будто чтобы удержать на месте. И он позволил себе опустить руку, скользнуть по ее животу и ниже, к завиткам мягких волос.

— О, — выдохнула Сольвейг почти беззвучно. — Магни.

Посасывая ее сосок, он скользнул пальцами между ее ног, к нежным складкам. Сольвейг не была такой влажной, как он надеялся, но была горячее, чем он мог себе представить. Его палец проник в нее, и ее бедра дернулись вверх и застыли в воздухе, как будто она плыла.

— Еще, еще, еще.

Задолго до того, как он познал это сам, другой мальчик объяснил Магни, что удовольствие от соединения тел — это как почесывание зудящего места. Он сказал, что можно делать это и самому. Мальчик тогда был старше, а самому Магни было тогда девять или десять лет, так что не было причин не верить, но звучало это странно.

Теперь, когда у него был собственный опыт, объяснения Эрика казались и одновременно страшно далекими от правды, и одновременно точными. Магни улыбнулся, двигая пальцем вверх и вниз, лаская узелок, дающий Сольвейг такое неистовое наслаждение, лишь чуть поскребывая ногтем, как будто и правда чесал зудящее место. Ее тело содрогалось от каждого движения пальца.

Он потерял ритм, когда она села.

— Сольвейг?

Она схватила его руку и вернула на место.

— Не останавливайся. Но я… я трогала себя и раньше, и я… это… я… думала, что знаю…

Они говорили шепотом. Засмеявшись, тоже очень тихо, он тоже сел.

— Я знаю. Когда делаешь это сам, ощущения совсем другие.

Он переместился Сольвейг за спину и потянул ее на себя, чтобы она откинулась ему на грудь. Потом зарылся лицом в ее шею и нежно прикусил кожу. Поймав ее грудь одной рукой, он опустил другую между ее ног, чтобы снова найти ее «зуд».

Сольвейг нашла удовольствие почти сразу, впиваясь пальцами в его бедра, захватывая кожу. Ее тело напряглось, ноги заскользили по шерсти, но Сольвейг не издала ни звука. Ее соки потекли по его пальцам. Она пришла к освобождению дико и дрожала в его руках почти вечность — и все молча.

Он перестал возбуждать ее тело, но не двинулся. Так и держал ее, оставив руки там же, где были, пока Сольвейг успокаивались.

— Понимаю, почему родители делают это так часто, — пробормотала она, и Маги усмехнулся.

Ну конечно. Она видела соитие всю свою жизнь, как и он. Немногое, кроме, пожалуй, ощущений, оставалось для нее тайной. Неудивительно, что Сольвейг не смущалась. По правде говоря, он встречал немного застенчивых девушек. Застенчивость не была обычным делом среди людей их народа, среди людей, которые жили очень близко друг к другу, иногда даже не отделенные друг от друга стенами, всю жизнь. Магни даже удивился, что ожидал такого от Сольвейг.