Машина начала притормаживать у здания следственного комитета. Здание это имело привлекательный вид, здесь буквально пару недель тому назад закончился капремонт. Оно было светло-зелёного цвета, с усеянными, как соты, окнами. Фургон уже миновал контрольно-пропускной пункт, и вот они на месте. Дверь открыл тот самый мужик без маски. Правдин сам встал и ждал дальнейших команд, но парни, сидевшие подле него, привыкли работать без команд, они схватили его за руки, согнули на 45 градусов вперёд и повели его к временному месту дислокации. Ноги Павла, тяжело шагая по свежим и грязным лужам, прошли до следственного изолятора, где ему предстояло провести пару дней в дали от бурной общественной жизни.
Его завели в небольшую комнату, где не очень приятно пахло краской, но это не могло не радовать, ведь это означало, что камера куда его привели была ещё не тронутой. На двери имелось окошко с чёрной решёткой. В комнате, была кровать с новым постельным бельём, стул и стол. Туалет тоже присутствовал. Одним словом, было всё необходимое для жизни. Вот только Правдина, который на хорошую зарплату судьи и отцовские подачки мог позволить себе жить припеваючи и не в чём себе не отказывать, это не очень-то и устраивало, но деваться ему было некуда.
Он думал о том, что же его спросят на допросе, и вправду ли есть записи всех его разговоров с Сорокиным или это всё-таки дешёвый блеф. Нет, подумал он, тот мужчина, который это ему сказал, не мог врать, его внешний вид сам говорил за него, что он врать не умеет, его честь и достоинство выше этого дерма. Правдину оставалось только ждать.
Прошло пару часов, время было уже 10, как в камеру к Правдину вошёл парень лет тридцати с короткими рыжеватыми волосами и большими выпуклыми голубыми глазами, в руках он твёрдо держал дипломат из искусственной кожи. Лицо его было приятно на вид, но при этом оно не несло ничего хорошего для Павла.
— Здравствуйте, Павел Анатольевич, я Медведев Сергей Александрович. Я непосредственно занимаюсь вашим делом. У меня, как у следователя, есть к вам пару вопросов. — с полной невозмутимой уверенностью произнёс вошедший парень.
— Здравствуйте, слушаю вас. — с какой-то сонливой усталостью ответил Павел.
Медведев достал из дипломата звукозаписывающие устройство и звонким щелчком включил его.
— Первый вопрос — Что вы обещали гражданину Сорокину?
Немного подумав о последствиях его ответа на этот вопрос, Правдин ответил.
— Я должен был вынести фальсифицированное решение в суде, в его пользу.
— Второй вопрос — О какой сумме вы договорились? — спросил Медведев.
— 2 миллиона рублей
— Третий вопрос — С какой целью брали взятку у гражданина Сорокина?
— Обогатиться. — невозмутимо ответил Правдин.
Так продолжалось на протяжение часа, следователь задавал вопрос, а Правдин просто отвечал. Допрос окончился. На улице уже почти стемнело, когда Медведев вышел из камеры Правдина. Мысли Павла метались из одного отдела мозга в другой отдел, путаясь на пути. Сперва он думал о плачевности своего положение, потом ругал себя за неосторожность. Уже ближе к полуночи, он подумал о предстоящей жизни, теперь неизвестность его не беспокоила, Правдин чётко осознавал, что в новой жизни ему будет ой как нелегко. Он прекрасно знал, что попадёт в коммуналку для неимущих. В Оазии на тот момент действовала одна очень знаменитая статья 24, которая предусматривала полное изъятие всего имущество в пользу государства, данное средство наказания применялось за воровство государственного бюджета, коррупции и неуплату большой суммы налогов. Так же почти до самого утра из его головы так и не уходили мысли о прекрасной и грациозной Марии. Её золотистые волосы, поставленная речь, светло-зелёные глаза не давали покоя разуму Павла. Уснуть ему удалось лишь только в 4 часа.
Утро после питательного дождя выдалось умерено холодным и туманным, на окнах были заметны маленькие капельки прозрачной росы. В изоляторе, где трудно вести учёт за временим, было тихо и спокойно, лучики солнца уже зашагали по бетонному полу, всё ближе приближаясь к железной койки.
Правдин тяжело открыл глаза, в голове всё трещало, как на костре. Свежесть и солнечный свет гармонично пробуждали или даже готовили Павла к трудному дню, дню жалких оправданий или честного признания. Правдин с минут десять, не издавая ни звука, сидел на краю тонкого матраса. Ему предстояло решить жизненный ребус, до которого вчера не доходили руки, теперь же будучи с новыми силами, он решал что выбрать. «Но думать тут нечего, подумал он, всё очевидно, меня признают виновным и мне не отвертеться. Жизнь захотела меня наказать за безнравственность моих деяний и туманное легкомыслие» проговорил он про себя. К богу он был равнодушен, но в эту горькую минуту вспоминал, как не раз когда-то ездил с отцом в Лужинский храм, где так прекрасно горели парафиновые свечи и пахло благовонным ладаном, а эти загадочные рисунки на стенах, которые были написаны самыми искусными мастерами, несли в себе глубокий исторический смысл. Так же в голову врезались воспоминания о священнослужителе, одетым в красивую мантию с большим позолоченным крестом и жёлтым воротником на шее. «Какая всё-таки высокая эстетическая вера эта — христианство. Не зря говорят, что у искусства нет границ.» промелькнуло в голове Правдина. Отец его был человеком верующим, по крайне мере таким казался для Павла и ждал от него того же. С этими мыслями к Правдину пришло осознание одиночества, которое начало душить его разум и сушить без того сухое горло.
— Как же мне тебя не хватает, папа. — чуть было хриплым голосом промолвил Павел.
Осознание того, что нет на земле ни одного человека, который сейчас разделил бы с ним его неприятность, впервые забеспокоило его. Только один бог в эту минуту слушал и вникал в его мысли и речи, именно так казалось Павлу.
В полдень зашёл Медведев, для того чтобы задать ещё партию не мало важных вопросов. Правдин без каких-либо уклонений, честно ответил на каждый, потому что как никто понимал ту тяжесть профессии следователя, а именно умение доставать из маленькой ниточки большой запутанный клубок, придавать самым заурядным вещам большой и бесценный смысл. Дальше следователь дал прослушать обработанные фрагменты установленной в его кабинете прослушки. Прослушав несколько секунд, Павел признал документально свой голос и немедленно попросил выключить, так как импульсы его мозга начинали входить в раж, от жестокой саморефлексии. Всё-таки совесть у него была, она и порождала неприятное чувство стыда и позора.
Через час следователь, оповестив о том, что завтра будет судебное разбирательство, оставил Правдина в покое. Он остался сидеть в одинокой тишине, которая холодила его душу. Готовится к суду он не собирался, так как признавал свою вину в полном объёме. Но эта тишина продолжалась не долго, уже после обеда к нему в сизо нагрянул начальник судебной коллегии Шрамков Максим Фёдорович. В камеру зашёл хмурый, морщинистый старец, державший в левой руке листок бумаги и удостоверение судьи Правдина. Павел прекрасно знал зачем он пришёл. У них произошёл разговор.
— Максим Фёдорович, не подумайте нечего плохого, это лишь мой неправильный шаг в неизвестность. — робко сказал Павел. В этот момент чувство стыда зашкаливало, приходилось оправдываться перед человеком, который в одно время доверился ему. Ведь он поверил в него, приложил свою руку и получается, что обжёгся.
— Неизвестность говоришь. Теперь ты можешь уже не оправдываться. Ты сделал, что сделал и жить тебе с этим, тебе и ещё раз тебе, не мне и никому больше. Сделав этот свой шаг в неизвестность, ты посрамил не только своё имя, но и имя своего отца, который доверил тебе фамилию. По мимо этого отец твой был немало известным человеком, человеком с большой буквы. — присев на стул сказал старик.
— Но я не за тем пришёл, чтобы тебе тут морали читать, я пришёл сюда с целью снять с тебя титул судьи. Вот документ с подписями всех судей нашей коллегии и вот здесь я поставлю свою подпись — чуть помолчав, проговорил Шрамков.
