Императрица писала чрезвычайно быстро, лежа на кушетке; она в полчаса могла ответить на несколько писем. Государь же писал очень медленно. Помню случай (как раз в Крыму): он ушел писать письмо матери в два часа и, вернувшись в пять часов к чаю, сказал, что еще не окончил письма. Случилось это после его поездки в имение Фальц-Фейна Аскания-Нова, и он в письме подробно описывал свои впечатления.
Жизнь при дворе в те годы была очень тихой. Императрица по предписанию врача утром занималась, не вставая с кровати. В час был завтрак. Кроме царской семьи к нему приглашался дежурный флигель-адъютант и иногда какой-нибудь гость. После завтрака государь принимал, а потом всегда до чая гулял. Я приходила к ее величеству в половине третьего. Если погода стояла хорошая, мы катались, а то занимались чтением и работали. Чай подавали ровно в пять часов. В кабинет ее величества вносили круглый стол, и я как сейчас вижу перед прибором государя тарелку с горячим калачом и длинной витой булкой, покрытые салфеткой тарелку с маслом и серебряный подстаканник. Перед ее величеством ставили серебряную спиртовую машинку, серебряный же чайник и несколько тарелочек с печеньем. В первую и последнюю неделю Великого поста масла не подавалось, а стояла тарелка с баранками и сайкой и две вазочки очищенных орехов. Садясь за чайный стол, государь брал кусочек калача с маслом и медленно выпивал стакан чая с молоком (сливок государь никогда не пил). Затем, закурив папиросу, читал агентские телеграммы и газеты, а императрица работала.
Пока дети были маленькие, они в белых платьицах и цветных кушаках играли на ковре с игрушками, которые хранились в высокой корзине в кабинете государыни; позже они приходили с работами. Императрица не позволяла им сидеть сложа руки. Часто она говорила: «У всех бывает вкуснее чай, чем у нас, и больше разнообразия».
При высочайшем дворе если что заводилось, то так и оставалось – с Екатерины Великой и до нашего времени. Залы с натертым паркетом и золотой мебелью душились теми же духами, лакеи и скороходы, одетые в шитые золотом кафтаны и головные уборы с перьями, переносили воображение в прежние века, как и арапы в белых чалмах и красных рейтузах. С шести до восьми часов государь принимал министров и приходил в восемь часов к семейному обеду. Гости бывали редко. В девять, в открытом платье и бриллиантах, которые государыня всегда надевала к обеду, она подымалась наверх помолиться с наследником. Государь занимался до одиннадцати часов. Иногда приходил к чаю и к полуночи; а после уходил писать свой дневник. Ложились их величества поздно.
Жизнь их была безоблачным счастьем взаимной безграничной любви. За двенадцать лет я никогда не слыхала ни одного громкого слова между ними, ни разу не видала их даже сколько-нибудь раздраженными друг против друга. Государь называл ее величество «Sunny» (Солнышко). Приходя в ее комнату, он отдыхал, и боже сохрани, если возникали какие-нибудь разговоры о политике или делах. Заботы о воспитании детей и мелкие домашние дрязги императрица несла одна. «Государь должен заботиться о целом государстве», – говорила она мне. Заботы о здоровье Алексея Николаевича они несли вместе.
Дети буквально боготворили родителей. Слава Богу, никто из них никогда не ревновал меня к матери. Одно время великая княжна Мария Николаевна, которая особенно была привязана к отцу, обижалась, когда он брал меня на прогулки как самую выносливую. Одно из самых светлых воспоминаний – это уютные вечера, когда государь бывал менее занят и приходил читать вслух Толстого, Тургенева, Чехова и т. д. Любимым его автором был Гоголь. Государь читал необычайно хорошо, внятно, не торопясь, и очень любил это занятие. Последние годы его забавляли рассказы Аверченко и Тэффи, отвлекая на нисколько минут его воображение от злободневных забот.
Сколько писалось и говорилось о характере их величеств, но правды еще никто не сказал. Государь и государыня были, во-первых, люди, а людям свойственны ошибки, и в характере каждого человека есть хорошие и дурные стороны.
У государыни был вспыльчивый характер, но гнев ее так же быстро и проходил. Ненавидя ложь, она не выносила, когда даже горничная ей что-нибудь наврет; тогда она накричит, а потом высказывает сожаление: «Опять не смогла удержаться!» Государя рассердить было труднее, но когда он сердился, то как бы переставал замечать человека и гнев его проходил гораздо медленнее. От природы он был добрым человеком. «L’Empereur est essentiellement bon» [ «Император в основном хороший человек» (франц.)] – говорил мой отец. В его величестве не было ни честолюбия, ни тщеславия, а проявлялась огромная нравственная выдержка, которая могла казаться людям, не знающим его, равнодушием. С другой стороны, он был настолько скрытен, что многие считали его неискренним. Государь обладал тонким умом, не без хитрости, но в то же время доверял всем. Удивительно, как к нему подходили люди, мало достойные его доверия. Как мало пользовался он властью, и как легко было бы в самом начале остановить клевету на государыню! Государь же говорил: «Никто из благородных людей не может верить или обращать внимание на подобную пошлость», – не сознавая, что так мало было благородных людей.
Государыня любила посещать больных – она была сестрой милосердия от рождения: вносила с собой в палату к больным бодрость и нравственную поддержку. Раненые солдаты и офицеры часто просили ее оставаться рядом во время тяжелых перевязок и операций, говоря, что «не так страшно», когда государыня рядом. Как она ходила за своей больной фрейлиной княжной Орбельяни: до последней минуты жизни княжны оставалась при ней и сама закрыла ей глаза!
Желая привить знания по надлежащему уходу за младенцами, императрица на личные средства основала в Царском Селе Школу нянь. Во главе этого учреждения стоял детский врач Раухфус. При школе находился приют для сирот на полсотни кроватей. Также она основала на свои средства инвалидный дом для двухсот солдат-инвалидов японской войны. Инвалиды обучались здесь разным ремеслам, для каковой цели при доме имелись огромные мастерские. Около инвалидного дома, построенного в Царскосельском парке, императрица устроила целую колонию из маленьких домиков в одну комнату с кухней и с огородами – для семейных инвалидов. Начальником инвалидного дома императрица назначила графа Шуленбурга, полковника Уланского Ее Величества полка.
Кроме упомянутых учреждений, государыня основала в Петербурге Школу народного искусства, куда приезжали девушки со всей России обучаться кустарному делу. Возвращаясь в свои села, они становились местными инструкторшами. Девушки эти работали в школе с огромным увлечением. Императрица особенно интересовалась кустарным искусством: целыми часами она выбирала с начальницей школы образцы, рисунки, координировала цвета и т. д. Одна из этих девушек преподавала безногим инвалидам плетенье ковров. Школа была поставлена великолепно и имела огромную будущность.
Государь обожал армию и флот: в бытность наследником он служил в Преображенском и Гусарском полках и всегда с восторгом вспоминал эти годы. Он говорил, что солдат – это лучший сын России. Частые парады, смотры и полковые праздники были отдыхом и радостью государя. Входя после в комнату императрицы, он сиял от удовольствия и повторял всегда те же самые слова: «It was splendid!»[ «Было отлично!» (англ.)] – почти никогда не замечая серьезных недочетов! Вспоминаю майские парады на Марсовом поле, которые видела в детстве. Нас возили во дворец принца Ольденбургского, из окон которого мы наблюдали парад. После парада, к радости детей, государь и вся царская фамилия проходили, шествуя к завтраку, по всем комнатам дворца.
Бывая в собраниях и беседуя с офицерами, государь говорил, что чувствует себя их товарищем; одну зиму он часто обедал в полках, что вызвало критику, так как он поздно возвращался домой. За этими обедами офицеры в присутствии государя не пили вина; дома же за обедом государь обыкновенно выпивал две рюмки портвейна, который ставили перед его прибором. Любил государь посещать и Красное Село.
