Думал об этом, говорил сам с собой, забившись на задние сиденья в просторном салоне глайдера и прильнув к холодному окну в каплях дождя, кутаясь в плащ. Наблюдая за тем, как мимо проносятся бесконечные камни и горние стены, уходящие вверх, в молочный туман.

Но эти мысли рассыпались в слова жгучим раскаленным углём, ни одна из них не был чем-то цельным, ни одна не могла задержаться. Рот от них жгло. Оттого, я только кашлял много, черной угольной пылью с красными искрами, как старый змей.

Пока наконец, в один из дней, влекомый светом института, как мотылек, я не решился на переезд в Персеполис.

И вот уже, корабль, белый лебедь, изящный и грациозный, завис над тихими водами озера Ичи. Затем, повинуясь ветру, унес меня прочь из Дубовой Теснины в Персеполис.

Забытье в корпусе стазис-капсулы, стало тогда маленьким праздником. Праздником передышки, случайного обновления. Все в ней уходит на второй план.

Где биение жизни? Где мое место? Где споткнулся Господь, так смазав краски?

В тишине, под урчание корабля, все ушло.

На Персеполисе я познакомился с Лилией.

Вот, – подумал я, – ответ. Идея любви очертила круг жизни.

«Согласна», – сказала она. Радостью сияли ее глаза.

Но вскоре это ушло.

Дубовая Теснина. Перелет. Персеполис. Институт. Лилия.

Все забылось, став чередой событий никуда не ведущих. Став забытой сюжетной аркой. Лилия растворилась в буднях. Мы расстались.

Вновь черный воды черного чувства, разлитого по предгорьям на Дубовой Теснине, залили золотом омытые улицы Персеполиса.

Сейчас, ее мертвое тело плавало в отсеке между техническими палубами.

Событие ее смерти, столь яркое, неоспоримое и неожиданное, оказалось, высветило, но только на миг, контуры этого мучающего меня состояния. Иссохшая ветка событий дала вдруг плоды. Горькие, но тем не менее настоящие и живые.

Дубовая Теснина. Перелет. Персеполис. Институт. Лилия. Спичка и смерть.

Нить, пронизывающая эти события вдруг засияла бледным, холодным дневным светом. Будто бы на мгновение, смутное отражение на воде обрело контур. Обрело смысл. Черные волны замерли на поверхности явив в своей неоспоримой определенности то, что по ошибке я назвал любовью.

Но корабль дрогнул и рябь на воде наваждение смыла.

Оставалось не спать. Ждать на берегу туманом одетого моря, пока улягутся вновь волны. До боли в глазах всматриваясь в картину ее смерти. Со слабой надеждой найти подсказки к разгадке этого странного чувства.

Мне искренне не хотелось вдаваться в подробности, искать истоки этого состояния. Искать его подлинную структуру. Хотелось одного единственного, простого человеческого – соскочить.

Плавно и гладко. Вернуться в русло радостной жизни. Доброй жизни.

Аккрециозия – так про себя я назвал это состояние.

Захваченный неведомым телом в свою орбиту. Телом, массой бесконечно превосходящей мою. Падал, сливаясь с собой, со своими мыслями и чувствами, со своими состояниями, которые не находили выхода.

Что-то незримое было рядом.

Жгучие мысли в немом гнусном томлении, лишенные целостности, лишенные смысла судьбы в людях. Лишний и бесцельный разгоряченный газ я светился в темноте, на границе серой мглы.

Как аккреционный диск, вокруг черной дыры.

Когда приступы Аккрециозии, становились особенно острыми я спускался к ней. В такие моменты, от невыносимой тоски хотелось содрать с себя кожу, чтобы наконец задышать полной грудью.

Между третьей и четвертой палубами есть небольшой отсек с холодильными установками, в котором, в невесомости плавало ее мертвое тело. Ровный, холодный дневной свет отражался в белых глянцевых поверхностях отсека.

Все болтаешься. – подумал я, заглядывая в небольшое стекло в двери.

Лилия могла висеть часами под потолком в углу. На ней был синий комбинезон, волосы белые растрепаны. Или парить безучастно у самой земли, подергиваясь от корабельного гула.

Помнится, ещё на Дубовой Теснине, в тишине кабинета, при задернутых шторах, я наматывал круги по узорам ковра. Как не старался завесить окна, внутрь вне равно, тонкой полоской проникал свет. Кроны шумели в набегающем ветре, дождь просился внутрь, настойчиво стучал в окно.

Испуганной, беспокойной птицей я кружил вокруг письма, пришедшего на почту. Открывая его, перечитывая, закрывая и отщелкивая в спам. Затем возвращался, письмо возвращал обратно. Долго смотрел на кнопку Ответ.

Письмо это было из института с предложением работы.

Вместо ответа, я полез тогда искать статистику причин катастроф межпланетных кораблей.

Оказывается, срыв скольжения, в основном происходит по трем причинам:

Третья – из-за неучтенного гравитационного рельефа.

Вторая – из-за поломки оборудования.

Первая – из-за человеческого фактора.

Статистику, судя по всему, писал Когитатор.

В ответ на мои мысли Спичка загудел, вч его недрах что-то натужно зашевелилось. Защелкали в его толстой коже реле.

Как-то я подолгу всматривался в окно двери, и никак не мог найти ее взглядом. Куда он могла деться в своем маленько отсеке. Прильнув к стеклу я пытался заглянуть за переборку, но не видел даже намека на Лилю.

Может быть это бы всего лишь фантом? Частое явление для неспящих в скольжении. И все это время, я попусту слонялся по кораблю, одержимый всего лишь проекцией своей мысли во вне.

Что все увиденное, это лишь реализация смерти идеи любви, факта нашего расставания, попытки найти ответ… Не более того.

А все это наваждение – сбежавшая от меня мысль.

Ведь мне даже в голову не пришло, проверить ее стазис-капсулу. Она все это время, безмятежно могла спать там. Не подозревая, частью какого странного безумия стала. Окрыленный этой мыслью, я побежад скорее в отсек сновидений. Спешил подгоняемый огоньком надежды, в темноте коридоров, под светом фотосферы. Справа и слева на меня смотрели раскрытым зевом маковые бутоны стазис-капсул, приглашая войти внутрь.

Спичка был довольно большим кораблем, рассчитанным на несколько сотен пассажиров. Но на этом рейсе была только наша институтская группа.

Ее капсула оказалась пустой.

Я долго стоял и смотрел на неё. На раскрытое чрево металлического бутона. В круге света, в темноте лабиринтов коридоров.

Не могла же она просто уйти? Мне доводилось слышать про аномалии в скольжении. Обратная энтропия? Холодный труп в тишине отсеков. Одна. Что-то ищет. Движима неведомой волей.

Но если так. Не пойму, зачем ей было уходить? Что она могла хотеть сказать, что ей нужно было такое, чего она не могла сделать при жизни? Бред. Попросил бортовой когитатор везде включить свет. Поспешил обратно к её отсеку. Вновь прильнул к стеклу, пытался найти её след.

Спичку тряхнуло. Возможно, он долго пытался сдерживать смех, но не удержался. Ее труп подбросило в воздух. Всё это время она была прямо под дверью.

На несколько секунду мы оказались лицом к лицу.

Все-таки не фантом. – подумал я, отдышавшись.

Противоречивое чувство.

При срыве скольжения корабль появляется на черном полотне космоса яркой вспышкой разлетающихся осколков. Как термитный заряд, как бомба с белым фосфором. Сноп ярких искр, настолько горячих, что в мановение ока от корабля остается черный остов. Как прогоревшая скрюченная спичка.

Так умирают корабли, вдруг соскользнув, чиркнув о пустоту и празднично рассыпав сноп шипящих искр, уносят с собой тысячи жизней. Никакой возможности спастись.

Прощальный бенгальский огонь.

Остается надеяться, что Кормчий Когитатор не ошибается.

Спичка, зажженная о пустоту. Этот образ занимал мои мысли. От скуки я даже сделал бесконечную анимацию на рабочий стол.

После встречи с ней, лицом к лицу, опустошенный я вернулся в каюту, развалился на кресле закрывшись полусферой экрана смотрел на рукотворный звездопад из сотен умирающих кораблей в космической долине кораблей, в полном молчании.

Хорошо, что через пустоту не передается звук. Не слышен крик споткнувшегося корабля. Расцветают тюльпаны взрывов и снопы искр. Бах. Бах. Бах.