Впереди предстоял разговор с бабушкой.

– Ну, ба… – с порога законючил Мишка. – Это не я! Это всё Дыркин! – канючил Мишка ей в спину. – Он всегда меня достаёт…

Незамеченным проскочить в комнату не удалось.

Бабушкина спина наполовину торчала из кладовки и перегородила узкий проход. Она что-то выискивала в кладовке.

– У меня переходный возраст, – зашёл с другого бока Мишка. – Так психологичка сказала. Сегодня, на занятии…

Бабушка обернулась.

– Наш школьный психолог Вера Николаевна, – продолжал Мишка. Он двигался боком к дверям в свою комнату, пряча грязный рукав куртки. – У неё кабинет на третьем этаже. Мы с ней по пятницам занимаемся…

Мишка захлопнул варежку на полуслове.

Глаза бабушки, это было видно даже в темноте коридора, были бегающие. Мишка опасался таких бабушкиных глаз: цвета перезрелой сливы.

– Явился? – сухо сказала бабка и встряхнула дорожной сумкой. Из кармана выскочил сложенный во много раз носовой платок. – Билеты с трудом купила. Пришлось на вокзал сгонять. Переплатила, естественно! Этот бездельник нарочно, чтоб его!

– Кто? – не понял Мишка.

– Подштанники, те, новые с начёсом обязательно, тёплый свитер… Не май месяц, – продолжала бабка. – Слышишь меня или нет?

– Слышу, – кротко согласился Мишка.

У него немного отлегло: кажется, ураган пронесётся мимо. У бабушки сегодня на уме кто-то другой провинившийся.

С его ботинок натекла лужица.

– С патронажной я договорилась. Втридорога возьмёт, как пить дать! – Про себя перечисляла бабка.

Мишка перестал загонять носком ботинка лужицу под коридорный коврик.

– Тряпкой! – увидела бабка. – Тряпкой, ну что за тетёха! Ну! Лужу подотри! Убираешь, убираешь за ними! Не нанималась на вас батрачить день за днём!

Мишка сжался. Он подался бы назад, но за спиной уже стена. Кажется, бабушку «накрывает».

Но она резко успокоилась. Так бывало.

– Куда-а-а? Хочешь знать куда-а-а? – вдруг протянула она ласково. Светло-карие глаза блеснули над отёчными подглазниками: – Домой разве не хочешь? В Питер твой разлюбезный, чтоб он провалился!

– А? – Мишка и вправду не понял. Куда? Домой? Зачем? Что случилось?

– Что случилось? Папаша твой случился! – через плечо бросила бабка на пороге комнаты. – Хоть и алкаш, но похоронить надо.

– Кого? – переспросил Мишка, уставился на просвет открытой двери в комнату. Виднелась часть кровати, холмик под покрывалом. По-обыкновению, убаюкивающе шелестел массажный механизм.

Бабушка протащила в дверную щель дорожную сумку и бросила через плечо:

– Лужу, чухонец! Подотри за собой!

В Санкт-Петербурге чуть с поезда они, с сумкой и недоеденной дорожной курицей, рванули в крематорий. Кто-то другой, видимо, папины друзья организовали похороны, поминки и всё, что полагается в таких случаях…

Мишка с бабушкой едва успели на церемонию прощания.

Поэт бы сказал, что Питерское небо скорбело. Но это неправда.

Небо как небо. Голубое, высокое, с легкомысленной одинокой тучкой. Солнечно. Тепло не по-осеннему.

В крематорий можно попасть по широченной лестнице. Мишка шёл, уткнув нос и считал ступени: …три …пять… Когда он в последний раз видел отца? Два года назад – совсем мелким был Мишка, глупеньким… Отец приезжал к ним – сначала из дверей появлялся живот, затем щекастая стильная бородка под красным крупным носом… Мишке самокат привёз – красный, для трюков. Обещал сходить с Мишкой на рыбалку, но через два дня, в пух и прах разругавшись с бабкой, сбежал.

Самокат бабка продала в тот же день.

Мишка позже увидел мальчишку из соседнего дома. Тот хвастал, что ежедневно бывает в скейт-парке. Показал трюк – проехал задом наперёд и подпрыгнул, развернув самокат в воздухе. Мальчишки встретили кульбиты радостными возгласами.

– Неплохо, – небрежно бросил Мишка. – Но мой самокат круче.

Но никто его не услышал. Мальчишки обсуждали трюк. Кто-то просил повторить.

Мишке же до боли захотелось, что мальчишка грохнулся, разбил нос и коленки.

Он прямо увидел, как вылетевший из ниоткуда чёрный внедорожник с хромированными дисками нёсся по дороге. Под передним колесом смачно хрустнул новенький самокат.

Отскочило колёсико. Поскакало, покрутилось, по асфальту «щ-щ-щ-а-а». Мальчишка, размазывая слёзы, бежит следом… Наперекор мальчишке несётся внедорожник. Водитель вцепился в руль, рот перекосило. Отчаянно взвизгнули тормоза…

– Ну! Стоп! – одёрнул себя Мишка. Он сам испугался своей мысли. – Что я как… как!..

Бабушка только головой качала, когда фантазия начинала фонтанировать из Мишки:

– Твои мысли по кочкам, по кочкам! Едут, скачут, иго-го!

– Куда? – смеясь, спрашивал Мишка.

– Вприпрыжку, как кобыла дохлая, – отмахивалась бабка. – Задрав хвост, тетёха ты на дикобразе.

…восемь …десять…

По лестнице тянулись люди. Вверх и вниз. Вниз и вверх. Кто-то на похороны – у каждого второго в руках торчали стрелочки опухших гвоздик и роз. Настоящие живые цветы. Умирающие живые цветы.

– Искусственные букеты в крематории запрещены, – напутствовал их похоронных дел мастер. Небольшого роста парень, он изо всех сил старался напустить на себя подобающий профессии траурный вид, но его рот сам собой растягивался в глупой улыбке. Причина тому – звук сообщения телефона в кармане пиджака. Звяк-звяк-звяк, каждые три минуты. Наверняка от девушки.

Торжество жизни в царстве смерти…

Без цветов – те, кто спускался, были уже без цветов. Почти у каждого – опухшие глаза и носы.

Кто-то держался. Скользил нарочито трезвым взглядом поверх людских голов и верхушек деревьев. Сжимали бесполезные кулаки.

Но все они, люди, и вверх, и вниз двигались медленно, через силу, сутулясь, будто серые ступени мгновенно старили, вытягивали силы через траурные нарукавные повязки и тёмные головные платки....

…одиннадцать…

Бабка остановилась передохнуть. Дышала тяжело, копалась в саквояже. Выудила носовой платок, вытерла щёки. Потянулась платком к Мишке, он увернулся.

Отцу в марте исполнилось сорок шесть лет. Совсем старик! Бабка в папин день рождения разрешила им поговорить. Телефон сунула. Сама стояла рядом. Вслушивалась в каждое слово.

Мишка отвернулся, но видел в старинное трёхстворчатое зеркало бабушкины тёмные глаза. Она поминутно шевелила губами. Будто подсказывала Мишке, о чём вести разговор.

Папа в трубку весело алёкал, смеялся:

– Старик, сколько лет, сколько зим?

Мишка дежурно пожелал хорошо учиться и слушаться старших… Ой, то есть счастья, здоровья, долгих лет жизни.

– Обещаю, Мишка, обещаю! Жить долго и счастливо, – смеялся в ответ телефон. – Ты как, отличник? В школе? Кто-нибудь обижает?

– Только директор!

– А что так?

– Уроки делать заставляет! – бодро отвечал Мишка. – Курить в туалете запретил!

– Первый Ключный Царь, приезжай ко мне на каникулы, а? – и замолкал.

Молчал и Мишка. Слушал хриплое дыхание в трубке.

Бабка скрестила руки на груди. Губы шевельнулись в чётком «губитель».

– Как мама? – так тихо спросил папа, что Мишка не услышал, а догадался.

– Нормально! – преувеличенно бодро ответил он. Он всегда на подобные вопросы отвечал: «нормально».

– Всё хорошо! – дополнил с уверенностью, которую хотел бы ощущать. – Хорошо… всё… да. Хорошо живём.

Отражение бабки в зеркале хмыкнуло.

– Пьян? Пьян, алкаш! А кто сомневался? – безошибочно определила она, отбирая телефон. – Кто же проклял мою доченьку, что связалась с губителем?

Потом бабка долго ругала Мишку за какой-то пустяк, закончив дежурной фразой:

– Проваливай к своему папаше-алкашу, сил моих нету! Я не нанималась!!!

И хлопнула дверью. Щёлкнула изнутри защёлка, звякнула цепочка.

Мишка облегченно вздохнул. После девяти вечера бабка всегда запирается в своей комнате. И никогда не выходит, даже если Мишка её зовёт.

Может, бабушка не выпускает то, что живёт в этой комнате? А вдруг оно по ночам опасно? Бродит, шарит в темноте слепыми белыми руками?