Пилат слушал внимательно. Прокула пристально посмотрела ему в глаза. Она была красавицей. Она была вдвое моложе его. Он обожал ее и временами боялся – другой такой женщины он не встречал никогда. Если вдруг она решит его разлюбить, он бы сразу почувствовал это и не позволил бы ей жить, а, может, сам покончил бы с собой. Она знала это, но при этом абсолютно не боялась его. Странная женщина.
Пилат: Да, день вышел паршивый. Что-то я давно не припомню такого неудачного дня. Но ты уверена, что история вообще узнает об этом дне?
Прокула: История очень коварна, дорогой. Она стирает из памяти великие триумфы людей, чтобы оставить после них один неудачный день. Может быть, история будет помнить тебя как талантливого полководца, римского всадника, может, вспомнят твои великолепные судебные процессы здесь, в Иудее и те мудрейшие решения, которые ты принимал, будучи префектом. Может, тебя переведут, наконец, в Рим, и твоя карьера там навсегда вычеркнет из памяти наше пребывание в этой душной пустыне. Может быть, завтра будет мятеж, и бунтари убьют нас всех. Убьют так жестоко, что этим мы и войдем в историю. Что скажешь?
Пилат: Ты права, каждый день может быть последним. По крайней мере, здесь. Хотелось бы верить. И хотелось бы, чтобы последний день не был таким нелепым, как сегодня.
Он улыбнулся жене.
Пилат: Пускай историки после придумывают мне эпитеты и решают, в какой роли я был хуже. История – это всего лишь точка зрения.
Прокула: Тогда будем надеяться, что историки будут любить тебя так же сильно, как я…
Голгофа.
Истерзанное тело Иисуса из Назарета сняли с креста. Крест вытащили из ямы. Центурион все еще был на Голгофе в стороне от всех на почтительном расстоянии, чтобы не мешать горю людей. Магдалина целовала Его лицо, пытаясь осторожно вытащить щипцами терновые шипы, глубоко впившиеся в голову. Иоанн отмывал руки Христа от крови, Иосиф Аримофейский старался отмыть ноги, а Мария-мать не могла даже прикоснуться к Его телу. Она стояла на коленях возле сына и громко рыдала. Никодим стеснялся подойти. Он собрал в привезенное ведерко все гвозди, вытащил из воза несколько сосудов и поднес их к телу. Мария Клеопова разрывала на куски новую материю для омывания, потому что тряпки быстро пропитывались кровью. Она раздавала всем новые куски. Иосиф в это время встал, она заняла его место и начала оттирать ноги покойного. Иосиф посмотрел на Никодима, на привезенные сосуды с миртом и благовониями для погребения – два нагруженных воза. Иосиф подошел к Никодиму.
Иосиф (тихо, обращаясь только к Никодиму): Откуда ты взял такое количество масла и благовоний? Это целое состояние. Даже очень состоятельных людей омывают скромнее.
Никодим был старым человеком. Он не был богачом. Иосиф внимательно разглядывал его, задавая ему этот вопрос. Иосиф из Аримофеи и Никодим раньше не знали друг друга лично. У них были разные жизни: Иосиф Аримофейский был уважаемым и очень умным человеком, членом городского совета, умеющим решать любые вопросы и выпутываться из любых ситуаций. Он не мог быть учеником Христа хотя бы потому, что на это у него не хватило бы времени. Никодим был небогатым горожанином, очень честным и любознательным. Он слышал учение Христа, несколько раз говорил с ним наедине. В его жизни было много несправедливостей и горя, но он старался верить в добро и быть лучше и добрее, чем заставляла его жизнь. Никодим видел зверства римских префектов и их неуправляемых солдат, он видел безумства Ирода Великого, который 30 лет назад повсюду убивал младенцев мужского пола, он видел, что его сынок Ирод Антипа сделал с Иоанном, который крестил иудеев в воде и предсказывал скорый приход Спасителя. Никодим видел многое. Густая седая растительность скрывала черты его лица. Иосиф смотрел в глаза Никодима – они были полны слез. Ничего нет больнее для человеческого сердца слез старика. Никодим старался говорить тихо и ровно, не выдавая эмоций.
Никодим: Он учил, что нужно суметь отказаться от всего, чтобы заслужить быть рядом с Ним. Когда я был ребенком, мне не нужны были дворцы и вина. я радовался просто солнцу или дождю, а вокруг все были такие же как я – не лучше и не хуже. И это было хорошо. Это было правильно. Он учил, надо быть как дети. Он тоже жил как ребенок, а люди убили Его за это. Это нехорошо. Неправильно.
Никодим захлебнулся своими словами и начал тихо рыдать. Иосиф не мешал ему, а просто приказал себе собраться – кто-то должен был не проронить в этот день ни слезы. Оставалось мало времени, а ему по милости Пилата нужно было захоронить еще двоих.
Дворец Каиафы
Окна занавешены и проступивший на улице свет не проникает в комнату. Да, Каиафа знает, что снова настал день, но отчего-то не рад этому. Он поймал себя на мысли, что боится этого солнца. Завтра будет новый день и всё станет на свои места. На столе Каиафы зажаренный ягненок и пасхальные яства. Каиафа убирает с пола осколки – у него разбилась бутылка красного вина, припасенного к празднику. На полу в красной луже битое стекло. Каиафа водит по нему веником, веник вымок в вине и лишь развозит склизкие кровавые следы по полу – шире и шире. Стекло прилипает к венику и не желает перемещаться в совок.
За тщетными манипуляциями Каиафы из темноты глубокого кресла наблюдает Анна – знаменитый своим коварством и хитростью тесть первосвященника, давно передавший свой титул, но не передавший при этом власти. Его в комнате почти не видно – причудливая игра свечей наделяет Анну неуловимыми чертами. Стоит пламени шелохнуться, и кресло кажется пустым. Анна научился управлять тенями. Он умеет быть незаметным даже в самый яркий день. Каиафа как раз повернулся и явно хотел что-то сказать тестю, но Анна встрепенулся, будто почуявшая опасность лань, и утонул в глубине кресла, исчезнув из зримого мира. напоследок он указал пальцем на приоткрытую дверь. Оттуда, несмотря на поздний час, выбивался в комнату дневной свет, а в свете двигалась чья-то тень. В двери появился человек, закрытый серым капюшоном в бесформенном балахоне. Это был мужчина. Он миновал стражу и явно сделал это профессионально. Каиафа сегодня боялся любых неожиданностей и сейчас, конечно, злился на стражников-ротозеев. Визит странного гостя его не обрадовал.
Каиафа: Кто ты и что тебе нужно?
Гость огляделся и не найдя в комнате больше никого, снял капюшон. Это был римский трибун Марк – советник Понтия Пилата.
Каиафа: Сегодня для всех был тяжелый день, трибун, а посему прошу изложить цель визита без предисловий. Я очень устал и не ждал гостей.
Марк: Разве день был тяжелый? Я не заметил. На мой взгляд, Иисусу из Назарета день показался куда более тяжелым.
Каиафа: Не замечал в тебе раньше любви к преступникам, трибун, но вина богохульника нашла подтверждение, иначе он был бы жив и отпущен префектом. Разве не так? Наказывать за богохульство – это не моя прихоть. Так велит мне закон, а я всего лишь должен его блюсти. Но Иисус казнен за преступления перед Римом.
Марк: "Не убий" – учит ваш закон или я что-то напутал?
Каиафа: Господь карает тех, кто насмехается над Его законом. Назаретянин был злейшим из богохульников, а потом Бог распорядился так, как случилось сегодня.
Марк: Я слышал, что ваш Бог не стал убивать даже Каина, убившего собственного брата и отрекшегося от своего Создателя. Интересно, почему до сегодняшнего дня ваш Бог ни для кого не избирал в качестве наказания мучительную смерть? А, может, вовсе не Бог пожелал смерти Иисусу из Назарета?
Марк зло улыбался и пристально смотрел на Каиафу.
Каиафа: Ты забываешься, трибун. Если ты решил прийти ночью ко мне, чтобы клеветать на меня, то должен понимать, что ответишь за свое поведение. Я просил говорить без предисловий! Если цель визита – богословская беседа, тогда прошу покинуть мой дом!
