Уже после звонка и согласия Нины я обдумал всё это, и понял, что поступил правильно. В конце концов, девушка заслуживала вознаграждения за преданность театру – шутка ли, целый год, в любую погоду торчать у входа и просить у прохожих лишний билетик? Способ, кстати, не самый безнадежный и относительно рабочий; возможно, конкретно ей не хватало элементарного везения – или же она не умела правильно выбирать людей из идущей в театр толпы. Наверное, я бы справился за один-два вечера. Впрочем, спектаклей в Таганке шло много, и чтобы попасть на все, нужно потратить уйму времени – даже если иметь солидный блат и мохнатую лапу. У меня такой задачи не было, а в скором времени мне придется изучать репертуар театра украинского города Сумы; избежать этого развлечения я не надеялся – за артистами мне там присматривать тоже придется.

Ну а второй причиной моего приглашения Нине было то, что она оказалась простой и понятной. Я очень надеялся, что Высоцкий её не испортил – в хорошем смысле этого слова, – и пока что мои надежды оправдывались. Девушка была всё той же любопытной и непосредственной студенткой, как и в первую нашу встречу.

– А почему ты тогда предложил лишний билет мне? – спросила она.

– Случайным образом, – я пожал плечами, хотя она не могла видеть этот жест. – Тоже элемент везения – выделиться из толпы.

На этот раз билеты нам достались не в первый ряд партера, но тоже, на мой неискушенный взгляд, неплохие. Мы сидели на бельэтаже, в левом боковом отростке, который лишь немного не дотягивал до сцены. Но саму сцену нам было видно прекрасно, а заодно мы могли разглядывать весь зал – и для этого даже не нужно было крутиться всем телом, достаточно было лишь немного повернуть голову. Единственным неудобством было то, что кресла в этом отростке располагались друг за другом и были чуть повернуты в сторону сцены. Я сидел позади Нины, и вот ей-то, чтобы посмотреть на меня, нужно было разворачиваться полностью. Но она то ли стеснялась делать это, то ли вообще не горела желанием видеть меня – судя по её движениям, она была полностью поглощена открывшемся ей видом.

На мой взгляд, смотреть там было не на что. Занавес, похоже, в этом театре не использовался вовсе, и сцена была открыта зрителям вплоть до желтого задника; впрочем, какая-то черная занавеска справа имелась. Поверху был прикреплен большой транспарант из светло-серой холщовой ткани с гордой надписью «Добрый человек из Сезуана», выполненной «киношными» буквами. Слева висел небольшой плакат с указанием, что это «Театр улиц» – без разъяснений, что именно это означает, а справа – плохо выполненный портрет немолодого ухмыляющегося мужчины в очках и надписью «Б.Брехт». Автор пьесы, по которой и был поставлен самый известный спектакль Таганки. По сцене там и сям были разбросаны обтянутые парусиной невысокие параллелепипеды – их я уже видел в «Гамлете».

Но именно на эту пустоту и смотрела Нина – возможно, надеясь снова увидеть приткнувшегося сбоку Высоцкого. Но этот прием, видимо, режиссер Любимов приберегал для истории датского принца.

И хотя я ожидал чего-то подобного, спектакль всё равно начался неожиданно для меня. Просто погас свет, зажглись софиты, они осветили сцену, на которую стайкой выбежала толпа актеров; как и в «Гамлете», они носили обыденную для нынешней Москвы одежду – лишь один был в каком-то затрапезном и драном пиджачишке и фуражечке на немецкий лад. В этой толпе выделялась Алла Демидова – Гертруда, мать Гамлета. Здесь же – я сверился со всё-таки купленной программкой – она играла госпожу Янг, и примой спектакля не была. В «Добром человеке» была только одна прима.

К этому походу в театр я подготовился – в меру своих скромных сил, но основательно. В субботу я добрался до нашей районной библиотеки – она располагалась на другой стороне Фестивальной рядом со школой – и прочитал пьесу Брехта прямо там. Не полностью, не выискивая скрытый смысл, а почти по диагонали, пропуская монологи и диалоги, потому что мне нужно было лишь общее понимание того, что я увижу. В принципе, краткое содержание имелось и в программке, но оно оказалось очень куцым, словно его составитель экономил слова и получал за это премию. Впрочем, от таганковской программки мне нужны были только фамилии актеров. Сейчас в спектакле были заняты Демидова, Высоцкий играл главную мужскую роль, безработного летчика Янг Суна, который пытался обмануть несчастную проститутку, приютившую Трёх Богов. Вот исполнительница этой роли – актриса Зинаида Славина, которая играла обе ипостаси своей героини, женскую и мужскую, – и была настоящей примой «Доброго человека». Татьяна в постановке задействована не была, что меня не сильно расстроило – страсть к ней утихла, но я не был уверен, что она не вернется, если я увижу её снова.

Толпа актеров немного бестолково посуетилась, неимоверными усилиями они сумели водрузить над собой транспарант «Пьеса-притча в 3-х действиях. Исполняет студийная труппа», потом расступились, отошли в стороны, в центре остался один – и он по местному обычаю обратился прямо в зал:

– Вы, артисты, устраивающие свои театры в больших домах, под искусственными светочами, перед молчащей толпой, – ищите время от времени театр улиц, повседневный, тысячеликий и ничем не прославленный, но зато столь жизненный земной театр, корни которого уходят в жизнь улицы!..

Он говорил что-то ещё, я узнавал прочитанные накануне слова и понимал, что больше всего мне хочется уйти, не дожидаясь появления водоноса-Золотухина и Трех Богов.

Обещанного Высоцким «полного отвала башки» у меня не случилось. Весь спектакль я неимоверно скучал, потому что смотреть кривляния актеров было на редкость невыносимо. У меня вообще сложилось впечатление, что из всей труппы старалась одна Славина и ещё пара актеров – например, Хмельницкий с гармошкой, поющий незамысловатые песенки, да некий Антонов, который играл, судя по программке, полицейского. Этот Антонов не был похож на актера – скорее, на гопника в подворотне, года три отпахавшего в пока не набравших популярность качалках. Он был могуч и мордаст, а его кулачищи были размером с голову актрисы, игравшей мелкого пацана. Я не знал, какой у Антонова характер, но мне было всерьез страшно за его партнершу, особенно в те моменты, когда он хватал её за шиворот – казалось, ещё одно усилие, и дух из этой маленькой женщины вылетит вон. Но обошлось.

Но таких волнительных сцен было мало, и я даже радовался, что сижу чуть позади Нины, за которой мог спрятаться, чтобы укрыть очередной зевок, выворачивающий челюсть. Девушка, кстати, ничего не замечала, целиком увлеченная происходящим на сцене. Но когда всё закончилось, то хлопал я от всей души, хотя дарить цветы артистам – на этот раз мы действительно хорошо подготовились – отправил Нину. Она выбрала Демидову. Я бы, наверное, отдал предпочтение Славиной.

Ну а зрительный зал я покидал с чувством глубокого удовлетворения ещё одним закрытым гешефтом. Нина молчала – кажется, из-за того, что Демидова, склонившись за цветами, поцеловала её. А я молчал, потому что не знал, что сказать. И ещё мне было грустно из-за того, что в этом театре я, похоже, был в последний раз.

И именно на этой мысли я увидел Татьяну. Она стояла в холле, кого-то высматривая в толпе – и, разумеется, сорвалась с места, лишь завидев нас. Или меня.

– Привет! Я могу тебя украсть на несколько минут?