«Фауст» на Блегдамсвей. Дружеский шарж Георгия Гамова на Дау и Бора, спорящих по поводу совместной работы Ландау и Пайерлса 1930 года. (Из книги Г. Гамова «Тридцать лет, которые потрясли физику».)

Бор: «Погодите, Ландау, дайте мне хоть слово сказать…»

Нильс Бор и Лев Ландау. Май 1961 г.

Кроме формулы счастья, существовали ещё и обязательные правила. Например, каждый должен стремиться сделать счастливыми своих близких. Своей жене Дау говорил: «Моя первейшая обязанность — сделать тебя счастливой. Муж не может быть счастлив, если у него несчастная жена. Роль неудачника, страдальца и вообще никакая унылость меня не устраивают. У меня другие планы».

Однажды Кора рассказала о своей институтской подруге, которая всю жизнь была влюблена в мужчину, совершенно к ней равнодушного, и страшно страдала.

– Такая милая женщина и такая несчастная! — сокрушалась Кора.

– Стыдно быть несчастной, — возразил Дау. Сказал, как припечатал.

– Но ведь это не зависит от человека.

– Именно от каждого человека и зависит его счастье. За редкими исключениями.

Дау постоянно держал над собой контроль. Однако привычка — вторая натура, и быстрая речь, стремительная походка стали ему присущи так же, как остроумие, приветливость, весёлость.

– Я не потускнел? — спросил он как-то у старой знакомой.

– О, нет! Нисколько! — смеясь ответила она. — Это вообще невозможно!

– Как странно: женщины обычно так следят за своими туалетами, чтобы всё было по моде и так мало внимания уделяют выражению лица, что гораздо важнее всех нарядов. Лицо человека порой бывает, как у медведя, я на такие лица стараюсь не смотреть.

– Истребление зануд — долг каждого порядочного человека. Если зануда не разъярён — это позор для окружающих.

Вероятно, Дау и в самом деле считал, что счастливейшие из мужчин тридцать процентов своего времени отдают любви.

Он с повышенным интересом относился к донжуанам, любил с ними поговорить, и у окружающих складывалось впечатление, что он хочет выведать секрет их успеха. Это свидетельствует лишь о том, что Дау был очень наивен. Ну, а что касается тридцати процентов времени на любовь — это, увы. осталось несбыточной мечтой.

Вот общение с людьми занимало у него больше времени, чем это предусмотрено в его формуле. Этот пункт выполнен и перевыполнен. У Ландау было много друзей и знакомых, двери его дома под вечер не закрывалась, уходили одни, приходили другие. Звучали шутки, смех, было весело, шумно. Его жизнь протекала бурно, никакой академической отрешённости от мира сего, никакой замкнутости, — разумеется не считая первой половины дня, когда он работал.

В юности, думая о своей будущей жизни, Дау хотел так её построить, чтобы ничто не мешало занятиям физикой. Именно физика была главным делом его жизни. Ей было подчинено всё. Ради физики выстраивались планы, ради неё он наложил запрет на «жалкие развлечения», то есть курение и алкоголь. Ради физики он чуть было не лишил себя любви, но тут, к счастью, взяли верх могучие природные инстинкты. И, если сам он утверждал, что наука и любовь равны, значит, так оно и было. Только на первом месте всё-таки оставалась физика, владычица его души.

И всё же в стремлении Ландау вывести формулу счастья и построить теорию, как надо жить, есть что-то мальчишеское. Взрослые люди не забивают головы такими вещами. И это очень жаль. Если бы все думали об этом столь же серьёзно, как академик Ландау, жизнь стала бы намного легче. Дау всегда поражался, как наплевательски люди относятся к собственной судьбе…

– Лучше притворяться счастливым, чем искренне считать себя несчастным.

Дау постоянно твердил, что человек обязан стремиться к счастью, что у него должна быть установка на счастье и что ни при каких условиях нельзя сдаваться.

Ну, а о том, что уныние — непростительный грех, говорилось чуть ли не каждый день. Он считал, что унылый человек — потерянный человек, и Дау, как прирождённый учитель, не мог с этим смириться. Уныние засасывает, как болото, и вместо того чтобы разобраться в обстоятельствах своей жизни, некоторые не желают о них думать и предаются унынию.

– Многие гонят от себя неприятные мысли. Они даже обдумать ничего толком не могут. Умение разобраться в обстоятельствах своей жизни дано не каждому. Здесь главное — выработать привычку анализировать события, докапываться до первопричины того, что мешает тебе стать счастливым и наслаждаться жизнью. Тому, кто научится это делать, легче принимать решения, легче жить.

Его возмущало, что нормальным считается наплевательское отношение к своей судьбе, этакая бравада: «а, плевать!».

– Люди упрямо не желают понять, что счастье — внутри нас. Все любят всё усложнять, а я, наоборот, всегда стремлюсь к простоте. Нельзя путать понятия «сложно» и «трудно». Надо научиться мыслить, более того, властвовать над своими мыслями. Тогда не будет пустых страхов и тревог.

Уже одно то, как он выходил на сцену Политехнического музея, говорило о многом. Его походка, голос, манеры выражали уверенность в себе и внутреннюю силу.

Публичные выступления Ландау — фейерверк острот, шуток и блестяще сформулированных положений. Вряд ли его ораторское искусство было врождённым даром. Вероятно, он выработал это, как волю, раскованность и многое другое.

Мне посчастливилось присутствовать на выступлении Льва Давидовича в Центральном доме литераторов. Писатели были потрясены, услышав, что наука уже обогнала фантазию:

– Сейчас человек может работать сознанием там, где его воображение бессильно.

Выступление прерывалось аплодисментами: это была прекрасная аудитория, сумевшая оценить каждую реплику.

– Не надо относиться слишком трагически к изданию нелепой книги. Она ведь никому не причинила вреда. И вообще лучше напечатать десять неполноценных книг, чем не напечатать одной хорошей.

Столь же успешным было выступление Дау перед актерами, когда Юрий Алексеевич Завадский готовил спектакль об учёных и пригласил его на встречу с коллективом театра. Монолог Ландау был прекрасен:

«Никто не предлагает изучать физику по романам. Но писатель обязан достоверно изображать научный процесс и самих учёных. Среди научных работников много весёлых, общительных людей, не надо изображать их угрюмыми бородатыми старцами, проводящими большую часть жизни у книжных полок, на верхней ступеньке стремянки с тяжёлым фолиантом в руках. Жаль смотреть на беднягу, особенно если он вознамерился узнать что-то новое из этой старинной книги. Новое содержится лишь в научных журналах. Я забыл упомянуть ещё одну черту допотопного профессора: он обязательно говорит «батенька» своим молодым ассистентам. Писатели и режиссеры пока ещё плохо знают мир людей науки, писатели и режиссёры, по-видимому, считают, что расцвет научной деятельности наступает после восьмидесяти лет и сама эта деятельность превращает тех, кто ею занимается, в нечто «не от мира сего». Самое ужасное, что стараниями театра и кино этот образ вошёл в сознание целого поколения. Между тем настоящие деятели науки влюблены в науку, поэтому они никогда не говорят о ней в высокопарных выражениях, как это часто бывает на сцене. Говорить о науке торжественно — абсолютно неприлично. В жизни это выглядело бы дико. В жизни ничего подобного не случается».

Когда же у Льва Давидовича спрашивали о его работе, он отвечал предельно просто и понятно:

«Я — физик-теоретик. По-настоящему меня интересуют только неразгаданные явления. В этом и состоит моя работа».

Дау умел расслабляться после многочасовой работы, отключался от серьёзных мыслей и переходил к стихам, частушкам, дурачился. Он всячески подчеркивал свою независимость, в особенности в молодые годы. Когда в Харькове, в УФТИ, ввели пропуска, он возмутился и в знак протеста наклеил на своем пропуске вместо фотографии вырезанное из журнала изображение обезьянки. И потом ещё удивлялся, что его с таким пропуском не пустили в здание института.