Кисти марались в акриловых красках, а затем расползались широкими мазками по белому полотну холста, складываясь в темное небо, в морской берег, подсвеченный холодным лунным светом в борьбе с теплым отражением фонарей на песке, где волны игрались причудливыми линиями. Я ушла в себя, позволяя кисточкам создавать новый мир. Это правда очищало от мыслей, от боли, от скорби и стыда.

Я забылась, позволяя картине оживать под моими пальцами, позволяя воображению и памяти творить невесть что прямо перед моими глазами. И очнулась я только тогда, когда отдернула кисть от холста, как ладонь от горячего чайника.

На темном полотне стал вырисовываться мужской силуэт. Мужская фигура, окутанная легким шлейфом почти прозрачного дыма.

Черт возьми.

Неожиданно зазвонил телефон, заставляя вздрогнуть. Я бросила кисть в стакан с водой, вытерла руки от краски специальным полотенцем, а затем вытащила из кармана телефон. Сердце запнулось, лицо залила краска, я спешно отвернула мольберт к окну, словно звонивший мог увидеть творящееся вокруг, заглянуть в душу и увидеть то, чего я сама бы не хотела замечать.

– И тебе привет, тетя Мартина, – ответила я, прижав телефон плечом к уху и надеясь, что мой голос не дрожал от неловкости. И почему тетя Генри всегда звонила в такие неловкие, неудобные моменты, будто чувствовала, что именно в эту секунду у нее есть отличный шанс смутить собеседника?

Ладно, я и сама со своим смущением прекрасно справлялась.

Я вернулась на диван.

– Привет, моя дорогая, – раздалось жизнерадостное с той стороны. Меня всегда удивляло то, как легко Матрина относилась к жизни, к происходящему вокруг, как смогла взять беспризорного племянника на воспитание и ни разу ничего не сказать ему по этому поводу, не упрекнуть в неблагодарности в моменты, когда Генри был очень далек от праведной жизни и закона. И удивительно то, как она не вляпалась в дела мафии, когда ее племянник буквально обручился с этим миром. И отдал за него жизнь. Как у нее хватало сил звонить мне каждый вечер воскресенья, чтобы поинтересоваться самочувствием?

Я никогда не находила ответа на эти вопросы. И сейчас, когда на холсте, который действительно отражался в окне, был изображен чей-то силуэт, становилось стыдно. Как я могла так быстро начать жить заново? Прошло всего три месяца с момента смерти Генри. Три месяца. Этого не хватит для того, чтобы оплакать потерю, а я заводила новых друзей и хотела жить дальше. А заслуживала ли я этого дальше? Могла ли позволить себе улыбаться, беспечно рисовать, ходить в чертовы клубы и пререкаться с Хорхе, когда Генри этого уже никогда не сможет сделать?

Я, не сдержавшись, всхлипнула.

– Ты снова плачешь, маленькая? – спросила женщина ласковым голосом. Я видела ее лишь один раз, на нашей свадьбе, ей всегда удавалось создать тепло вокруг себя, какое-то едва заметное спокойствие и тишину. Вот и сейчас от одного лишь вопроса стало еще тошнее, будто я предавала Генри, Мартину и весь остальной мир. Хотя ничего даже не сделала.

– Все такое странное, – я шмыгнула, пытаясь остановить слезы. – И я не знаю, станет ли оно когда-нибудь нормальным. Я не знаю, что делать, как поступать и как жить.

– Ана, я ведь говорила тебе, что все обязательно пройдет, все закончится. Я скоро приеду к тебе, хочу, чтобы мы вместе с твоей подругой подготовили все для малыша или малышки, – она всего лишь говорила, а я чувствовала, как буря в душе постепенно угасала, словно огромный пожар кто-то с усилием заливал водой. – Когда ты идешь к своему врачу?

– Завтра, – я утерла нос рукавом кофты, взглянула на время, – точнее, уже сегодня, – Мартина на том конце провода легонько рассмеялась, вызывая этим и у меня улыбку. – Что-то я совсем расклеилась.

– Это нормально, дорогая, – заверила она. На заднем фоне слышались переливы джаза, я была почти уверена, что сейчас Мартина сидела на своей крохотной кухне где-то в Италии, пила белое вино и курила излюбленные тонкие сигареты. И я бы не удивилась, если бы узнала, что у нее новый любовник. – Иди спать, Ана, скоро увидимся, и я не дам тебе плакать.

– Спасибо, Мартина, жду этого момента, – улыбнулась я, затем отключила телефон и расплылась пятном по дивану, устремив взгляд на отражение картины в окне. И почему я так распереживалась из-за какого-то рисунка? Это всего лишь холст и краски. Всего лишь один почти зимний вечер.

Осталась всего одна ночь до декабря. Осталось всего несколько часов до ожидания чуда и, наверное, жизни.

Малыш внутри толкнулся, будто подтверждая мои мысли. Я накрыла живот рукой, нежно погладила, пытаясь выразить всю ту любовь, на которую была способна. И уверенность в том, что в итоге все будет хорошо почему-то укрепилась. Сейчас этот малыш – смысл моей жизни. Впервые за все двадцать лет, которые я прожила на земле, у меня появился смысл.

Я поднялась с дивана, хотелось оставить на нем же и свои переживания, но вместо этого я вошла в спальню, не стала включать свет, боясь, что так могу увидеть то, что видеть не хотела. В темноте всегда прятать проще. И себя, и призраков прошлого, и мысли.

Обычно я подолгу не могла уснуть, думая о прошлом, будущем, о себе и жизни. Куда я могла двигаться дальше? Должна ли? Я никогда не находила ответы на эти вопросы, а затем все же проваливалась в сон, и утром эти мысли уже не имели значения. Правда, сегодняшняя ночь стала исключением, я заснула почти сразу, как только голова коснулась подушки. А когда прозвенел будильник, еле поднялась с кровати, пытаясь урвать еще несколько минут драгоценного сна. Хотелось остаться дома, особенно после взгляда в окно, за которым накрапывал очередной дождь.

Но я обещала Мартине, обещала Лу и, в конце концов, обещала себе, что буду делать такие неважные и простые дела, как это. Просто поход к врачу. Возможность узнать, кто появится на свет всего через несколько недель.

В дверь позвонили, я двинулась в коридор, натягивая на себя толстовку на несколько размеров больше. Я ожидала увидеть на пороге Луизу, как мы и договаривались, хотя я до последнего надеялась на то, что она не придет, забудет или просто забьет на то, чтобы постоянно со мной таскаться. Я ожидала увидеть привычную добродушную улыбку и глаза с прищуром, но я никак не ожидала увидеть там Хорхе.

Черт возьми, мир решил явно надо мной поиздеваться. Сердце зашлось в бешеном ритме, словно я увидела привидение, а не обычного человека. Да какой к черту из него обычный человек?! Хорхе на пороге мог означать только то, что мне, вероятно, снова не доверяли.

И я не придумала ничего лучше, чем просто захлопнуть дверь. Прямо перед его носом.

О боже.

Видимо, правильно говорят, что у беременных мозг отключается. Иначе с чего я бы в трезвом уме стала закрывать дверь перед вторым по положению человеком в мафии?

Но почему-то ни отборной ругани, ни угроз из-за двери не слышалось. Кажется, Хорхе вообще смеялся. Хотя что смешного можно найти в этой ситуации? Он точно ненормальный.

Я выдохнула, затем снова открыла дверь, осторожно выглянула в подъезд. Хорхе насмешливо улыбался, рассматривая меня. А я явно ничего не понимала.

– Пока ты снова не захлопнула дверь, – вместо приветствия проговорил парень, – Луиза попросила куда-то тебя подвезти.

– А где она? – недоверчиво спросила я. Хорхе удивленно поднял брови, сунул руки в карманы брюк.

– Ночью произошло кое-что, сейчас Луиза нужна Тайфуну, – уклончиво отозвался парень, отвел взгляд в сторону. Нехорошее предчувствие закралось в голову, я шагнула назад.

– И ты здесь, потому что вы подозреваете меня в чем-то? – парень вновь непонимающе посмотрел на меня, затем удивленно раскрыл глаза и громко рассмеялся. Только вот ничего смешного я в этом не видела.

– Неужели я настолько ужасен в твоих глазах? – улыбнулся он, вокруг карих глаз пролегли маленькие мимические морщинки, делая взгляд каким-то простым и даже добрым.

– Тайфун в порядке? – перевела тему я, отступая внутрь квартиры и открывая дверь. Хорхе остался на месте, наблюдая за тем, как я собирала сумку.