Из этого я мог заключить, что он не в сильном восторге от моего проекта.
Странная судьба постигла это мое начинание, которому я отдал столько бессонных ночей.
Петр Иванович, на радостное изумление которого я рассчитывал, отнесся к моей работе более чем сдержанно. В чем-то, мне казалось, даже не одобрял ее, хотя я не мог догадаться, чем я провинился.
Костя главный смысл сделанного мной видел в том, что все больше людей включается в решение проблемы, имеющей большое научное и хозяйственное значение. Но куда же включаться больше, если проблема решена!
А этот мой оппонент на станции основной моей заслугой признает критику делом работы лаборатории, которую здесь считают отстающей.
Ну, а сам-то проект, черт возьми! Ведь прибор, предсказывающий шторм, создан, если только мои расчеты правильны и никто их не опроверг. Такое непонятно холодное отношение к конкретным результатам моего труда со стороны этих трех разных людей меня удивляло.
Вот уж поистине - на всех не угодишь! Но я ловил себя не мысли, что мне особенно хотелось угодить именно этим людям. Это были, как я чувствовал, по-настоящему ищущие, требовательные к себе и к другим, искренне заинтересованные в успехе дела люди.
Возвратившись в санаторий, я прошел на метеостанцию. Мне хотелось рассказать Косте Никитину о результатах совещания.
Я застал у него Безрученко. Узнав, что прибор, о котором он уже слышал, сдается на изготовление, этот обычно спокойный и сдержанный человек взял мою руку обеими своими руками и так горячо ее пожал, что я был утешен за все свои огорчения.
"В конце концов я сделал все, что мог, - облегченно думал я, укладываясь спать в эту ночь. - Что еще можно от меня требовать?" И я заснул со спокойной душой.
Я переработал чертежи и отправил их на станцию. Съездить туда сам я не успел, потому что подошел конец моему пребыванию в санатории. Петр Иванович, оставшийся еще на несколько дней, вышел провожать меня к автобусу. Он заботливо осмотрел, как уложены мои вещи, посоветовал надеть пальто, чтобы не надуло ветром в дороге, и на прощание сказал:
- А все-таки вы молодец! Вот не успокоились же… Взялись за этот прибор. Ну, от души желаю вам удачи!
Мне послышалась в его голосе как бы нотка сожаления.
Но о чем он жалел?
Я с удовольствием пожал руку Петру Ивановичу и пожелал ему хорошо отдохнуть в остающиеся дни.
Он нетерпеливо мотнул головой.
- Столько интересных дел, что я не знаю, как здесь доживу. Не дождусь, когда попаду в свой институт.
Автобус тронулся. Дорога, обходя горы, то удалялась от моря, то приближалась к нему. Когда показывалось море, невидимые удары обрушивались на автобус, замедляя его ход.
Деревья словно повернулись в одну сторону, вытянув ветви поветру.
Огромные волны гуляли по морскому простору, и у самого горизонта качался мачтой, как маятник, силуэт какого-то корабля, почти скрытый волнами.
"Ну, - подумал я, застегивая пальто и опуская стекло в окне, недолго будут продолжаться ваши внезапные налеты, товарищ; шторм! Отныне вы будете сами предупреждать о своем появлении… Так-то вот"…
Через две или три недели после приезда в Москву мне позвонили с завода электронных приборов. Очень вежливо попросили приехать помочь разобраться в чертежах УГМ (уловителя голоса моря) - на заводе при их изучении возникли какие-то вопросы.
Ого, на Черноморской научной станции на этот раз действовали энергично! Не знаю почему, но мне почувствовалась в этом рука того неугомонного члена совещания, что больше всех критиковал мой проект и, провожая меня, высказал удовлетворение тем, что мой доклад расшевелит "созерцателей" из пятой лаборатории. Расшевелились они там так здорово, что даже сюда, за тысячу километров, дошли ощутимые волны. Девушка с завода умоляла приехать, не откладывая, - "в виду срочности заказа".
На заводе, куда я приехал в тот же день, "неясность в чертежах" оказалась только предлогом для того, чтобы серьезно покритиковать их и предложить мне ряд существенных улучшений в конструкции прибора.
Местные инженеры внесли столько предложений, улучшающих прибор в отдельных частях, что он стал выглядеть совсем другим и в целом. Он потерял свой несколько кустарный облик, который был ему присущ, и стал более удобным для производства.
В конструировании прибора сказалось то, что я работал один, а не с целой лабораторией, как бывает обычно, - тогда и прибор отрабатывается чище. Кроме того, я все внимание в данном случае устремил на принципиальное решение проблем, которое и считал самым важным. Эти же товарищи, что так внимательно разбирали сейчас мою схему, имели дело с готовым решением, и старались придать ему более законченное оформление.
Видно было, что заводские инженеры набили руку на практических вопросах проектирования. Я все мучился с размерами прибора, а здесь, на заводе, сумели уменьшить его объем против моего проекта по меньшей мере в три раза. В электронике бывают схемы, очень сложные по своей электрической сути, но которые внешне выглядят очень просто. Вот этого-то идеального решения я и не мог найти, действуя в одиночку и исходя только из своего опыта, пренебрегая помощью и советами знающих людей.
Ни слова осуждения не было сказано по поводу моего прибора, все предложения вносились как якобы чисто заводские технические изменения в схему, меня даже несколько раз похвалили за остроумные идеи, но у меня было такое ощущение, словно я присутствовал при жестоком критическом разборе моего творения.
Теперь я полностью осознал значение слов о "критике делом" того работника Черноморской научной станции, что так запомнился мне. На этот раз произошла смена ролей; тогда в роли критика выступал я со своими предложениями, теперь фактически критиковала меня, внося усовершенствования в мою часть прибора.
Любопытнее всего, что проекты всех улучшений докладывались с полным и, невидимому, искренним ко мне уважением, с постоянными упоминаниями обо мне как об авторе проекта, с горячим желанием, чтобы я понял целесообразность предлагаемых изменений и согласился с ними.
Какие все-таки замечательные люди на этом заводе!
После таких встреч начинаешь как-то особенно критически относиться к себе.
Покидая завод, я горячо пожал руки всем участникам обсуждения УГМ.
Несколько дней я ходил взволнованный под впечатлением разговора с заводскими товарищами. Я был недоволен собой, хотя мне и трудно было разобраться в причинах этого недовольства. Несколько раз я перебирал мысленно весь тот путь, который привел меня в конце концов в число соавторов прибора. Мне все казалось, что в моих действиях или в моем поведении была какая-то ошибка, Но в чем я был неправ?
Прошло еще несколько недель, и десять пробных аппаратов УГМ в красивых футлярах из пластмассы были готовы. Их проверили в заводской лаборатории и отправили на Черноморскую научную станцию для испытания в практических условиях.
Я надеялся, что один из аппаратов будет установлен на судне охотника за дельфинами Безрученко. Он сможет тогда убедиться, что наука выполнила обещание, которое от ее лица дал черноморским промысловикам профессор Смородинов.
О Петре Ивановиче я слышал только то, что он работает в своем институте в Ленинграде, редактирует научный журнал, принимает участие в жизни нескольких научных организаций - словом, по обыкновению, делает тысячи дел.
Помнит ли он еще о морской блохе и медузе или забыл про них, поглощенный другими идеями?
Я хотел написать ему, но потом решил подождать, пока не придут первые данные испытаний аппарата УГМ.
На Черном море наступил период осенних и зимних штормов.
Это, вообще не очень веселое, время было самым подходящим для испытания уловителя голоса моря.
Первые сведения пришли довольно благоприятные. Аппараты, установленные на станции, в нескольких пунктах побережья и на борту кораблей, делающих дальние рейсы, в общем оправдывали свое назначение. Правда, они предсказывали шторм не во всех случаях. Работники станции склонны были считать, что полностью освободиться от помех в предложенной мной новой схеме все еще не удалось. Но во всяком случае прибор чаще предсказывал штормы, чем "проворонивал" их, а это был уже огромный шаг вперед. Ведь первый вариант прибора, с которого началась вся работа, предсказал бурю всего один раз. Разумеется, аппарат потребует еще доводки, но таков путь всякого изобретения.
