- Ну, да, вы, - радостно подтвердил Костя, - вашими словами о том, как такой прибор нужен морякам. Вы прямо ему, можно сказать, на мозоль наступили. Я еще там, на станции, заметил, - Костя заговорил полушепотом, словно опасаясь, что Смородинов, который был уже на берегу моря, может подслушать нас, - еще там заметил, что он недоволен. Знаете, фыркал все. Я вижу, он все сдерживается. Не понравилась ему вся эта лаборатория, где над резонатором работают. Заметьте: он там ни слова не сказал, а другие лаборатории почти все хвалил. Вы думаете, это так просто?

- А что ему там не понравилось? - задал я наивный вопрос о том, что вопрос был наивный, я увидел по выражению удивленна на лице Никитина.

- Ну, как же, - сказал он и укоризненно посмотрел на меня, точно это я был виноват в недостатках работы лаборатории инфразвуков. - Ведь там как изучают вопрос? Конечно, работа ведется большая и очень интересная. Но как? Чисто академически, так сказать. Вот обнаружили интересное явление: инфразвуки, голос моря, Построили прибор. Не спеша ведут исследования, чертят кривые, изучают, сравнивают, обнаруживают новые факты, - ничего не скажешь, тоже очень интересные, - но все это без определенной цели. То есть цель-то, конечно, есть и очень большая, речь идет о теоретических выводах большого принципиального значения. Но вот о выходах теории в практику - во всяком случае в ближайшем будущем - особенно не заботятся. Ведь даже свой резонатор они построили не как прибор, нужный для мореходства, а как лабораторный прибор-для подтверждения теоретических положений. Он их подтвердил - и все довольны. А прибора-то, предсказывающего штормы, нет.

- Ну, знаете, вы неправы, - возразил я. - Ведь в лаборатории пытаются создать такой прибор. И Шавров говорил с таким сожалением о том, что их прибор еще не совершенен. Чувствуется желание дать такой прибор.

- Ну, еще бы им не хотеть этого! Конечно, желание есть. Но хотеть можно по-разному. Шаврову, например, хочется, чтобы лаборатория, которая находится в его ведении в числе других многих лабораторий, дала бы законченную работу. И он будет добиваться, чтобы работа над резонатором голоса моря продолжалась. Но он… как это сказать… не чувствует, что нужно не только, чтобы интересная тема, нащупанная лабораторией, была доведена до конца, но что нужен прибор, черт возьми! - неожиданно энергично закончил свою мысль Костя. - Сколько же мне еще краснеть перед капитаном? - он кивнул в сторону Безрученко. - А ему, что же, прикажете еще четыре года ждать? Не согласен…

Костя энергично мотнул головой и уже более спокойно продолжал:

- А Смородинов чувствует отсутствие прибора как задолженность науки нашим морякам, как свою личную задолженность. И, знаете, это чувство в нем возникло с того момента, когда он узнал, что такой прибор может быть создан. Теоретическая же сторона его интересует не меньше, чем других. Ведь он крупнейший физик-теоретик. Другой на его месте, может быть, вообще прошел бы мимо такой мелочи, как какой-то там прибор для улавливания инфразвуков, а Смородинов - нет: он от этого дела ни за что не отступится. Понимаете… - Костя говорил сбивчиво, но горячо. - Это другая манера работы, другой стиль. А если стать на формальную точку, то будет все в порядке: тут ведется научная работа, и там ведется научная работа. Деньги государственные и тут и там не зря расходуют, дают ценные результаты. Одни побыстрее, другие - немножко помедленнее: ну, да ведь не сразу все.

- Это как у нас на промысле дельфинов, - сказал молчавший до сих пор Безрученко. Он добродушно-лукаво усмехнулся, отчего лицо его сразу оживилось, а в темных глазах на мгновение мелькнула искра по-украински сдержанного юмора. - Один бригадир свой план выполняет и рад, другой старается план перевыполнить, перевыполняет и все еще недоволен. А профессор этот мне нравится, - добавил он вдруг без всякого перехода. Он снова стал серьезным. - Беспокойный такой, - в голосе Безрученко послышалось одобрение. - Это хорошо. Ну, мне пора.

Он попрощался с нами и уверенно зашагал по тропинке к селу, где уже замелькали в окнах огоньки.

Над морем и горами спустилась темная южная ночь.

Удивительно, до чего бывают навязчивы некоторые идеи! Неугомонный Петр Иванович, мечтательный и увлекающийся Костя Никитин и спокойный, уравновешенный Безрученко с его твердой верой в науку заразили меня. Понемногу и я стал задумываться над уловителем голоса моря.

Загорая на пляже или совершая прогулки по окрестностям, я часто ловил себя на том, что думаю о конструкции резонатора, который я видел на Черноморской станции. Сначала я пытался отогнать от себя эти мысли. В конце концов я приехал в этот благословенный уголок природы, чтобы отдыхать, а не для того, чтобы ломать голову над усовершенствованием изобретения, которым и без меня занималось уже столько людей! Но со мной произошло нечто вроде того, что приключилось со сказочным героем, который должен был думать о чем угодно, только не о серой лошади. Как известно, гений не выдержал испытания: словно назло ему все время лезла в голову запрещенная мысль.

То же получилось и со мной. Сидя где-нибудь в тени под мощной кроной грецкого ореха и глядя на залитую солнцем дорожку, я размышлял о том, что это за капризная стихия - море - и какая на самом деле заманчивая задача - заставить ее предупреждать человека о своих капризах.

Наконец, я не выдержал. Махнув рукой на все соображения о том, что не следует путать отдых с работой, я решил заняться усовершенствованиями того прибора, что нам показали на станции.

"Играют же люди в карты, - рассуждал я, оправдывая себя, - ломают голову над каким-нибудь преферансным ходом, забивают ее черт знает чем, разным хламом, вроде запоминания всех вышедших из игры карт (я не играю в карты, не люблю и не понимаю этого занятия), почему же мне не заняться этим прибором, так сказать, на свободе, в этой приятной обстановке, чтобы дать какое-нибудь дело мозгам…".

Достав из чемодана лист чистой бумаги и вооружившись шариковой ручкой, я расположился за одним из круглых столиков на веранде с массивным каменным парапетом и тентом, как на пароходе.

И как только я занялся вплотную интересовавшим меня делом, у меня сразу стало спокойно на душе.

Работал я часа полтора-два в день, а в остальные часы с азартом включался в общую жизнь санатория. И эта размеренная жизнь, изрядно надоевшая мне прежде, теперь показалась особенно интересной. Правда, человеческий мозг - капризная штука и в этом отношении подчас не уступает Черному морю. Случалось, заплывешь далеко в море, и вдруг приходят в голову интересные соображения, тогда спешишь к берегу, чтобы, лежа на горячей гальке или на деревянном лежаке и подставляя солнцу то спину, то грудь, тщательно обдумывать со всех сторон какой-нибудь вопрос. Но зато теперь незаметно пролетали самые бездеятельные часы - на пляже, когда не хочется читать, потому что книга загораживает от тебя море, а говорить тоже не хочется - слишком красиво море и ты к нему еще не привык, или обязательный мертвый час - настоящая пытка для людей вроде меня, не привыкших спать после обеда.

Работал я над конструированием сигнализирующего устройства к уловителю голоса моря.

Еще когда я впервые увидел резонатор инфразвуков, меня поразила некоторая примитивность записи его показаний. По специальности я инженер-электронник и, может быть, именно поэтому обратил особое внимание на эту часть устройства прибора. Ученые, работавшие на станции, несомненно, гораздо больше меня разбирались в физике моря, о которой я имел самое общее представление, но они были довольно далеки от вопросов прикладной электротехники. Поэтому, когда им потребовалось перевести показания резонатора на язык электрических сигналов, они выбрали самую простую, но не лучшую схему. В этом и заключалась их ошибка. В самом деле: раз прибор резонирует на инфразвуки, сигнализирующие о приближении шторма, значит главная задача решена! Прибор фактически создан, вернее - создана самая глазная его часть. То, что творцы прибора не могли читать его показаний из-за местных помех в виде ветра, я относил целиком за счет техники, которую они применили для этой цели. Нагретая током платиновая нить слишком чувствительна к любому дуновению воздуха и поэтому не годится.