Эти загадочные звуки и необъяснимые явления, бесцеремонные манеры и явное беспокойство доктора в те моменты, когда он не был занят работой, его строгое и ревниво оберегаемое уединение, его нескрываемая враждебность к назойливым незваным гостям до крайности возбудили всеобщее раздражение и любопытство. Возник даже замысел провести расследование его деятельности (включающее, вероятно, испытание водой[16]), как вдруг скоропостижная кончина горбуна Хьюза вследствие припадка привела к неожиданной развязке. Он умер в разгар дня посреди улицы, прямо напротив Манса. С полдюжины людей были тому свидетелями. Они видели, как несчастный внезапно упал и покатился по дороге, словно отчаянно борясь с невидимым противником. Когда подоспела помощь, бедняга лежал с побагровевшим лицом, а на его посиневших губах выступила липкая пена. Едва к нему успели прикоснуться, он испустил дух.

Оуэн Томас, врач общей практики, тщетно убеждал возбужденную толпу, стремительно собравшуюся возле «Свиньи и свистка», куда было принесено тело, что Хьюз умер самой что ни на есть естественной смертью. Жуткое подозрение, что покойный стал жертвой надмирных сил, приписываемых доктору Небогипфелю, как зараза распространилось по округе. С молниеносной быстротой новость разнеслась по деревне, наводнив весь Ллиддвудд яростным желанием покарать виновника этого злодейства. Отъявленное суеверие, которое дотоле скромно (из боязни стать посмешищем или страха перед доктором) бродило по деревне, теперь смело предстало взорам всех и каждого в грозном и величавом обличье истины. Люди, прежде скрывавшие свои опасения перед похожим на чертика философом, неожиданно открыли для себя невероятное удовольствие в том, чтобы шепотом поверять родственным душам пугающие догадки, и, сочувственно встреченный слушателями, их шепот вскоре превратился в полные уверенности речи, произносимые во весь голос. Упоминавшаяся выше сказка о плененном Левиафане, до сих пор остававшаяся ужасной, но тайной радостью кучки невежественных старух, сделалась всеобщим достоянием в качестве неоспоримого факта; утверждалось – со ссылкой на свидетельство миссис Морган Апллойд-Джонс, – что однажды этот монстр преследовал ее едва ли не до самого Рустога. Рассказ о том, как Небогипфель вместе с Уильямсами предавался песнопениям, полным чудовищных богохульств, и как после этого через дыру в крыше в Манс проникла «черная крылатая тварь размером с теленка», был безоговорочно принят на веру. Одно неудачное падение на погосте породило леденящую душу историю о том, как доктора, точно кладбищенского вора, застигли у свежей могилы, которую он разрывал своими длинными белыми пальцами. Электрический свет, падавший на дерево за домом, которое раскачивалось от порывов ветра, позволил многим клятвенно заявлять, будто Небогипфель вместе с убитым Уильямсом вешал сыновей последнего на призрачной виселице. По деревне циркулировала добрая сотня подобных баек, омрачавших и без того гнетущую атмосферу. Преподобный Элайджа Улисс Кук, прослышав о волнениях, отправился утихомиривать страсти, но сам едва не стал мишенью всеобщего гнева.

В понедельник 22 июля около восьми вечера против «некроманта»[17] выступило внушительное уличное шествие. Его ядро составила горстка смельчаков, включая Артура Прайса Уильямса, Джона Питерса и некоторых других; ближе к ночи они взметнули вверх факелы, брызжущие огненными искрами, и принялись выкрикивать отрывистые угрозы. Позже с видимой неохотой подтянулись менее отважные мужчины, а с ними, группами по четверо-пятеро, – их жены, чьи пронзительные истеричные визги и буйное воображение изрядно накалили толпу. Затем из притихших темных домов начали робко выскальзывать охваченные неодолимым ужасом молодые девушки и детвора, спеша на желтое сияние смолистых сосновых факелов и возбужденный гомон все возраставшего сборища. Около девяти перед таверной «Свинья и свисток» оказалась почти половина населения Ллиддвудда. Сквозь невнятный гул множества глоток слышался хриплый, надтреснутый голос кровожадного старого фанатика Причарда, призывавшего извлечь должный урок из судьбы четырехсот пятидесяти идолопоклонников с горы Кармил[18].

С боем церковных часов началось стихийное движение вверх по склону горы, и вскоре все – мужчины, женщины и дети, объятые страхом и жавшиеся друг к другу, – стали приближаться к дому злосчастного доктора. Когда ярко освещенная таверна скрылась из виду, дрожащий женский голос затянул один из тех мрачных гимнов, звуки которых так тешат слух кальвиниста. Мелодию тотчас подхватили – сперва двое-трое, а потом и вся процессия, и шарканье множества тяжелых башмаков быстро подстроилось под ритм гимна. Но вот цель шествия, как сияющая звезда, показалась из-за поворота дороги, и пение разом стихло; лишь голоса запевал все еще продолжали звучать – несколько нестройно, зато истовее, чем прежде. Как ни старались они своим упорством подать пример остальным, толпа неуклонно замедляла шаг, а достигнув ворот Манса, замерла как вкопанная. Еще недавно смутный страх перед будущим понуждал жителей деревни смело ступать вперед – теперь же страх перед настоящим в мгновение ока задушил своего собрата. Сильный свет, бивший из щелей огромного, молчаливого, как смерть, здания, озарял ряды бледных лиц, на которых читалась нерешительность; среди детей раздались приглушенные испуганные всхлипы.

– Ну, – произнес Артур Прайс Уильямс, обращаясь к Джеку Питерсу с притворным видом смиренного ученика, – что мы будем делать теперь, Джек?

Но Питерс разглядывал Манс в явной нерешительности и проигнорировал вопрос. Ллиддвуддская охота на ведьм, похоже, неожиданно оказалась на грани провала.

В этот момент старый Причард внезапно протолкнулся вперед, неистово размахивая длинными костлявыми руками.

– Что?! – воскликнул он надтреснутым голосом. – Вы страшитесь покарать того, кто ненавистен Господу? Сжечь колдуна!

Выхватив у Питерса факел, он распахнул хлипкие ворота и припустил по аллее к дому, оставляя в ночном воздухе извилистый искрящийся след.

– Сжечь колдуна! – донесся из колышущейся толпы чей-то пронзительный вопль, и охваченная стадным инстинктом орава, издавая бессвязные крики, ринулась вслед за фанатиком.

Горе философу! Ллиддвуддцы ожидали, что наткнутся на забаррикадированные двери, однако подвешенные на ржавых петлях створки без труда отворились от удара Причарда, с глухим треском признав свою негодность. Ослепленный шедшим изнутри светом, предводитель замер на пороге, меж тем как его сторонники сгрудились у него за спиной.

Те, кому довелось там побывать, рассказывают, что в монотонном сиянии электрических ламп их взорам предстал доктор Небогипфель, который стоял на причудливом сооружении из латуни, слоновой кости и красного дерева и как будто улыбался – с жалостью и одновременно с презрением, как, говорят, обычно улыбаются мученики. Более того, некоторые утверждают, что рядом с ним восседал высокий человек, облаченный во все черное, а иные даже уверяют, будто бы этот второй (чье присутствие иные отрицают) напоминал лицом преподобного Элайджу Улисса Кука, – прочие же усматривают в его чертах сходство с убитым Уильямсом, каким того изображает местная молва. В любом случае удостоверить что-либо тут уже невозможно, поскольку вдруг на толпу, проникшую в дом, обрушилась какая-то неведомая сила. Причард лишился чувств и, словно подкошенный, ничком повалился на пол; яростные крики и вопли толпы вскоре сменились возгласами мучительного страха и безмолвными вздохами, полными леденящего сердце ужаса, а затем отчаянным рывком в сторону дверей.

И немудрено, ибо спокойный, улыбающийся доктор, и его молчаливый, одетый в черное товарищ, и полированное возвышение, на котором оба находились, внезапно исчезли без следа!