— Мы могли бы сражаться на стороне янки, — возразил Ивор.

— Если ты это сделаешь, — прошипел Раснар, — я подниму против тебя все города Руси, ибо твои собратья-бояре не любят тебя. Они считают тебя жирным, напыщенным болваном, который хочет, чтобы его звали Ивором Великим, когда на самом деле его имя Ивор Слабые Глаза.

Зарычав, боярин вскочил и пошел к двери.

— Ну и что ты решил? Сокруши янки, и Церковь согласится, чтобы ты именовался Великим. Сокруши меня, и твое место займет Михаил.

Ивор ненавидяще посмотрел на Раснара. В последние месяцы у него начал вырисовываться план, но он понимал, что уже поздно. У него не осталось выбора, и жестокая действительность обратила в прах его безумные замыслы. Орда была непобедима, а ему надо жить.

— Сегодня вечером я разошлю гонцов, — тихо сказал Ивор. — Из всех городов соберется знать. Когда снова пойдет снег, мы нападем на янки в полночь.

Раснар улыбнулся.

— Но если Кина возьмут живым, он мой. Может быть, я смогу спасти его, и других тоже.

— Разумеется, — согласился Патриарх.

— И что касается оружия янки, оно останется у меня.

Раснар не стал спорить. У него еще будет время повернуть дело так, как он захочет.

Боярин вышел из комнаты, и священник, тихо рассмеявшись, вернулся к своему столу.

— Добрый вечер, господа, — сказал Эндрю, сидя во главе стола. — Объявляю собрание открытым, и пусть каждый выскажет свое мнение.

В комнате собрались командиры всех рот, штабные офицеры и представители артиллеристов и моряков. Никто не решался первым нарушить молчание.

Наконец встал О’Дональд.

— Если кто и заслуживает смерти, — решительно произнес он, — так эти твари. Я добровольно вступил в армию, чтобы драться с мятежниками; я сражался за правое дело, и это было здорово. Но у меня не было ненависти к ним. Сейчас все иначе. Я буду убивать тугар и смеяться от радости, видя, как льется их кровь.

Несколько ротных командиров закивали, соглашаясь с ирландцем.

— Я аболиционист, — поддержал его Хьюстон. — Я воевал ради прекращения рабства. А по сравнению с тем, что я вижу здесь, наши южане кажутся мне стопроцентными республиканцами. Давайте скинем бояр, полковник, освободим крестьян, вооружим их и зададим перца тугарам!

— Я думаю, что это безумие, — прокричал Тобиас с другого конца стола.

Высказывания этого человека редко вызывали у артиллеристов и пехотинцев что-нибудь, кроме раздражения, но Эндрю заметил, что в этот раз многие прислушиваются к его словам.

— Продолжайте, капитан Кромвель, — спокойно предложил Тобиасу полковник. — Поделитесь своими соображениями.

— Вы слышали, что говорил этот ваш Калин? Тугар сотни тысяч. Если мы будем воевать с ними, то все погибнем. Я не собираюсь умирать в безнадежном бою. Мы можем отплыть на юг, я там уже бывал. Найдем подходящую землю, подальше от этого кошмара. Я так скажу: надо сматываться отсюда, пока у нас есть такая возможность, и в безопасном месте ждать ухода тугар.

— А если они будут нас преследовать? — спросил Эндрю. — У меня такое чувство, что они не могут позволить жить таким людям, как мы, — это создаст прецедент, который поставит под угрозу существование всей их системы.

— Если они найдут нас, мы опять погрузимся на «Оганкит», выйдем в море и поплывем дальше. Не думаю, что они смогут угнаться за паровой машиной.

Тобиас сел на стул и оглядел офицеров. На лицах многих из них читалось согласие с его словами.

— И что, всю жизнь будем прятаться, как лисы? — вскочил О’Дональд. — Будем вздрагивать при каждом шорохе и бежать от каждой тени?

— Не всю жизнь, — возразил Тобиас. — Ты же слышал Калина — они зимуют в одном месте, а весной уходят на восток. Через двадцать лет они снова возвращаются с запада. Нам нужно будет прятаться только один год. Когда они вернутся в следующий раз, мы и наши сыновья будем готовы к битве с ними.

— А Суздальцев пусть пока грабят и жрут? — язвительно осведомился Майна.

— А что мы можем сделать? — отчаянно закричал Тобиас. — Они же в самом деле как скот, как нигеры у нас в Америке, которые только и могут, что ишачить на полях. Если нигерам так уж нужна была эта свобода, отчего же они не восстали, когда их призывал к этому Джон Браун? Здешние ленивые крестьяне точно такие же.

— Сто пятьдесят тысяч людей, которых вы называете нигерами, носят синюю форму армии Союза, — медленно выговаривая каждое слово, произнес Эндрю. — После битвы при Крейтере я видел поле боя, сплошь устланное их телами.

Было видно, что Эндрю с трудом сдерживается, чтобы не наброситься на Тобиаса.

— Я называю этих людей американцами, засранец, — процедил он.

Тобиас вжался в спинку стула.

— Кто еще хочет высказаться? — довольно резко спросил Эндрю, обводя взглядом комнату. Его ярость еще не успела стихнуть.

— Надо быть реалистами, — рассудительно заметил Эмил. — Что бы ни говорила нам наша гордость, шестьсот человек не выстоят перед сотнями тысяч. Вы видели, что сотворил этот лучник с несчастным Джонсоном. Ганс потом измерил расстояние — сто шестьдесят ярдов. Даже несмотря на наши ружья, они смогут подобраться достаточно близко, чтобы просто засыпать нас градом стрел.

Эндрю был полностью согласен с доктором. Его гнев уже прошел, и он осознавал, как плачевно обстоят их дела. Американцев так мало, что тугары легко окружат их и длинные оперенные стрелы не пощадят никого.

— Если мы останемся здесь, то погибнем почти наверняка, — тихо сказал Эндрю. — Я никогда в жизни не уклонялся от боя. Нам с вами довелось плечом к плечу биться в двух десятках боев, и Тридцать пятый полк ни разу не обратился в бегство. Послужной список Сорок четвертой батареи не хуже нашего. Если бы своей смертью мы чего-нибудь добились, тогда я приказал бы полку остаться и сражаться. Но мои желания не должны решать судьбу всех. Я не имею права заставлять храбрых людей идти на верную смерть, тем более что скорее всего эта жертва окажется лишенной смысла.

Тобиас расплылся было в довольной улыбке, но, поймав убийственный взгляд Эндрю, тут же прогнал ее с лица.

— Если мы решим остаться, то еще до того, как воевать с тугарами, нам придется драться с Ивором и знатью.

— А может быть, знать переметнется на нашу сторону? — предположил Хьюстон.

— Даже если они осмелятся на это, от них будет больше вреда, чем пользы. Они всего лишь средневековые дружинники, вооруженные мечами и копьями. Конные лучники орды вышибут их из седел в первой же атаке.

— А крестьяне? — спросил О’Дональд.

— Пройдут годы, прежде чем они созреют для этого.

— Значит, ты говоришь, что мы драпаем? — недоверчиво воскликнул ирландец.

— Я говорю, что не буду приказывать полку оставаться. Они почти все добровольцы, которые вступили в армию, чтобы сражаться с конфедератами; они не обязаны воевать здесь. Это совсем другая война, и у них есть право самим решать, ввязываться в нее или нет. Другого выхода у нас нет.

Офицеры удивленно переглянулись.

— Такое решение быстро не принимается, поэтому я даю им неделю. После этого будет проведено тайное голосование. Я соглашусь с выбором большинства. Это все, господа.

За опустевшим столом остался сидеть один Ганс.

— Ну что, старый друг, — устало обратился к нему Эндрю, — я сочту за честь, если ты поможешь мне прикончить выпивку.

Он вылил в бокалы остатки бренди.

— Правильно ли я поступил? — спросил он, глядя на сержанта. Со времени Геттисберга Эндрю не обращался за советом к своему старому наставнику.

Суровое лицо Ганса озарила улыбка.

— Сынок, ты выбрал единственно верное решение.

— Проклятие, я хочу остаться и драться. Может, мне даже удастся убедить Ивора присоединиться к нам.

— Вряд ли он пойдет на это.

— Думаю, он бы рискнул, если бы был один, без этого ублюдка Раснара.

— Но он не один.

— Я все испортил, — горько произнес Эндрю.

— Взгляни на меня, сынок.