— Такие, как ты, люди сражаются ради свободы других, — переспросил молодой русский с жидкой черной бородкой, — хотя самим им рабство не угрожает?

— Рабства быть не должно! — горячо воскликнул Винсент. — Линкольн сказал, что если мы позволим быть рабом одному человеку, то под угрозой окажется свобода всех.

— И ты будешь убивать, чтобы прекратить это зло? — мягко спросил Нахатким.

Готорн обвел взглядом комнату и едва заметно кивнул.

Все сидели молча. Может быть, он сказал слишком много. В полку не было человека, который бы не знал, что сейчас они живут в такой стране, какой могла бы стать Америка, если бы не билась за свою свободу в двух войнах. Весь Тридцать пятый Мэнский полк, и добровольцы, и старослужащие, были бойцами армии, сражавшейся зато, чтобы рабство прекратилось навсегда. Почти каждый вечер в их казармах разгорались нешуточные споры, в которых они обсуждали, как им вести себя в этой ситуации, но все как один возмущались бесправием крестьян, угнетаемых боярами и Церковью.

Никто не произнес ни слова, но Готорн чувствовал, что его речь не оставила Суздальцев равнодушными.

Калинка наклонился к нему и улыбнулся.

— На улице такой чудный вечер, — ласково заметил он. — Незачем молодому человеку вроде тебя страдать здесь в окружении всяких стариканов, тем более что имеется молодая девица, которой не терпится прогуляться с ним.

Винсент понял, что его присутствие стало обременительным, и взглянул на Таню. Он был рад возможности оказаться с ней наедине.

Поднявшись, молодая пара направилась к двери. На пороге Винсент повернулся и в знак уважения отвесил гостям поклон по суздальскому обычаю. Русские заулыбались и закивали в ответ.

Как только за ними захлопнулась дверь, Винсент и Таня посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись.

— Ты говорил такие умные вещи, — прошептала девушка.

— Надеюсь, что это не создаст ни для кого неприятностей, — ответил Готорн.

Отрицательно покачав головой, Таня взяла его за руки, и они направились к воротам, выходящим к реке, обмениваясь по пути приветствиями со встречными солдатами, многие из которых бросали завистливые взгляды на спутницу Винсента.

— Пойдем на реку, — предложила Таня, и Винсент охотно согласился.

Выйдя за пределы Форт-Линкольна, они решили прогуляться вдоль речного берега; поля и река были залиты светом от Колеса и лунного серпа. Дойдя до высоких сосен, молодые люди вошли под сень огромных деревьев. Под их ногами хрустели зеленые иголки, густой воздух был наполнен дурманящим запахом хвои.

Они впервые оказались вот так наедине, и Винсент ощутил сердечный трепет. В Мэне такое было бы просто невозможно, и даже после объявления о помолвке пара, гуляющая ночью по лесу, вызвала бы массу кривотолков.

Они замедлили шаг и наконец остановились совсем.

Танина рука обвилась вокруг его талии, и в это же время другой рукой она провела по его лицу и шее.

Их губы соприкоснулись, и они слились в долгом поцелуе.

Они смотрели друг другу в глаза, а их поцелуй все не прекращался, наоборот, становился все более и более страстным. Испугавшись того, что он чувствовал, Винсент попытался отстраниться от девушки, но его руки сами обхватили ее талию и крепче сжали.

Наконец их поцелуй закончился, но Таня продолжала целовать его в щеки и шею, явно не собираясь на этом останавливаться.

— Нам пора обратно, — с трудом ворочая языком, выдавил Винсент.

И снова ее губы нашли его уста, и он испытал страх, чувствуя, что выдержка изменяет ему и что его тело отзывается на Танины ласки. Винсент запрещал себе даже думать об этом, ко желание было непреодолимым.

Титаническим усилием воли он разжал свои объятия.

— Это грех, — прохрипел он. — Нам нельзя делать этого.

Таня залилась тихим смехом.

— Любимый мой, любимый.

— Я тоже люблю тебя, — сказал Винсент, наконец обратив в слова то, что уже несколько недель было в его сердце.

— Если люди любят друг друга, то наш народ не считает это грехом, — шепнула девушка.

— Твой отец… — слабым голосом начал Винсент.

— Он никогда не узнает об этом, а даже если бы и узнал, то все понял бы, — произнесла Таня. — У нас может оказаться так мало времени впереди. Перм простит нам.

Она снова прильнула к нему, и вопрос, который возник у него в связи с только что сказанным ею, моментально вылетел у Винсента из головы. Нежно сжимая друг друга в объятиях, они опустились на траву.

— Все, как я вам говорил, — произнес Калинка после того, как за молодыми людьми закрылась дверь.

— Это не может быть правдой, — отрезал Илья. — Никто никогда не слыхал о таких вещах. Это мир наизнанку: крестьяне, побеждающие знать, Церковь, не имеющая власти, люди, сражающиеся ради освобождения других людей! Нет, такого мира не может быть. Ибо всегда было так, что крестьяне работают, знать жиреет, а Церковь богатеет.

— Но они в своем мире устроили все иначе.

— Он мог солгать нам, — вмешался Василия.

— Мне так не кажется, — заявил Борис.

— Почему ты так думаешь?

— Я каждый день бываю в лагере янки, помогаю перевозить дрова. Их однорукий вождь и другие, которые носят сабли, — сначала я думал, что они принадлежат к знати. Но я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из них ударил другого янки. Я даже замечал, что простые солдаты иногда с ними спорят, а носящие сабли прислушиваются к этим словам. Если кто-нибудь из нас возразит боярину хоть одним словом, его ждет смерть.

— Он прав, — ровным тоном заметил Нахатким, и все повернулись к нему. — Янки не такие, как мы. Они все ведут себя как знатные, гордые люди, но большинство из них в то же время добры. Никто из них ни разу не ударил кого-нибудь из наших. Многие не жалеют времени, чтобы помочь нам. Я видел, как один янки взял у пожилой женщины вязанку хвороста и отнес ее до дома. Какой знатный человек поступил бы так? Их целитель лечит детей. Наши ученые целители лечат только знать и оставляют крестьянских детей помирать от болезней. А священники? Когда они прошли сквозь этот туннель света, с ними не было ни одного священника.

Все согласно закивали.

— Что скажешь, Калинка? — обратился старик к хозяину. — Ты знаешь их лучше всех.

— Старый Нахатким не ошибается. И этот юноша, Готорн, говорит правду, как и Кин. Кин ничего не говорил об этой Декларации, когда я спрашивал его. Наверно, он пока не хочет, чтобы мы об этом знали. Но из того, что я узнал о Готорне, я понял, что его священники научили его, что правда — это большая добродетель, а убийство, как ни странно, — величайший грех.

— Так вот почему он так печален, — тихо сказал Нахатким.

— Он излечится, — весело ответил Калинка, обменявшись улыбкой с Людмилой.

— Так вы поселили его у себя для того, чтобы он вылечился? — расхохотался Петров, один из родственников Калинки. — Или для того, чтобы заполучить сына и иметь возможность побольше узнать у него про янки?

— Он хороший человек. Я был бы счастлив, если бы он стал членом моей семьи, — с чувством произнес Калинка. — А насчет сведений о янки — если мышка не слышит через стенку, она прогрызает в ней дырку.

Эти слова вызвали общий смех. По части собирания полезных сведений все они в подметки не годились Калинке.

— Ну, услышали мы это, и что? — воскликнул Василия. — Вы все знаете, что я сплю и вижу, как бы схватить за глотку боярина и душить его до тех пор, пока из него не выйдет весь тот пот, который мне пришлось пролить, работая на него, но было бы безумием так поступить. Этот юноша рассказал нам о мире нашей мечты, но что мы можем сделать? Если бы мой владыка Уфар услышал хоть одно слово из того, что было тут сказано, в тот же день мы все висели бы на дыбе у его дворца.

— Пока мы бессильны, — тихо сказал Калинка. — Но что будет завтра? Может, что-нибудь произойдет, что подвигает янки помочь нам. Может, из-за них и наш народ станет мечтать о Декларации независимости. Но если мы решим воплотить в жизнь наши сокровенные желания, нам не обойтись без их поддержки. А сейчас Кин слишком доверяет Ивору. Хотя, если говорить о боярах, Ивор не так уж плох, получше, чем его отец.