– Егор, нам спирт позарез как нужен.

– Для чего? – не уступал Бис. – Под твоей кроватью водки, как говна за баней! Тебе мало, что ли? Не смей даже думать туда идти. Это приказ!

– Хорошо, – пообещал Генка.

– Больше к этому разговору не возвращаемся, мне он надоел, – заключил Бис.

– Понял, понял…

Битый час Гена не находил себе места, маячил по палатке взад–вперёд, задирал по пустякам солдат, возвращался за стол, зло выпивал, будто хотел этим наказать Егора, курил здесь же, за столом, закинув ногу на ногу. Вскоре притих и, казалось, в конец опьянев, успокоился. Но едва Егор так подумал, появился дежурный сержант с докладом.

– Товарищ прапорщик, принесли…

Бис насторожился. Кривицкий оживился.

– Заноси, – распорядился он.

Когда к всеобщему изумлению, вызвавшему у кого недоумение, у кого восторг, в гараж внесли бригадного начмеда, который совершенно смирно лежал на медицинских носилках, часы отсчитали двадцать три часа, оставался час до полуночи. Кривицкий перехватил бешенный взгляд Биса.

– Егор, я все сейчас объясню!

– Какого хуя его сюда притащили!

– Послушай, послушай… Это я его пригласил.

– Пригласил, притащив на носилках?

– А что было делать, если он отказался? Сказал, что сам не придёт. Мне нельзя, ты запретил, я и подумал…

– Это ты называешь 'подумал'? – вытаращив глаза, заорал Егор. – Притащив через всю дислокацию офицера управления бригады на носилках? Ты совсем придурок?

– Почему сразу придурок? – расстроился Кривицкий. – Я так сделал, чтобы загладить вину… Новый год, всё–таки… А на носилках, потому что Шума сказал: ему тяжело ходить. – Вид у Кривицкого был убедительный.

– Ладно, – сдался Егор. – За стол посадишь или будет лежать?

Будто пленённый боевиками, майор Шумейкин не шелохнулся и не издал ни единого слова.

– Конечно, посадим! – обрадовался старший прапорщик.

Кривицкий усадил дорогого гостя на место Егора. Сам сел рядом и, скрестив руки на груди, время от времени с глубоким выражением художника, в чьём взгляде никак не угадывалось недовольство или напротив, удовлетворение результатом, засматривался на кровавую гематому на лице старшего офицера. Бис напротив, смотрел на начмеда с жалостью по странному стечению, оказавшегося в столь чудовищных обстоятельствах. Наконец Кривицкий наполнил кружки.

– У меня тост! – объявил он и зачитал четверостишье. – Издавна так повелось. Пусть с тобою будет 'лось', за троих чтобы пи'лось', чтоб хоте'лось' и мог'лось'… За 'лося'.

– За тебя, Ген. В каждом из нас живёт ген дикого животного… – грубо подначивать в мужском мире считались делом обычным, – теперь известно какой живёт в тебе, – улыбнулся Егор.

– Чего?

– Нет. Ничего. Проехали, – ударились кружки.

В следующую минуту выпили и не успел Шумейкин отвести кружку от губ, последовал сильнейший удар в лицо. Прямо по тыльной стороне кружки. Майор камнем рухнул со скамьи на пол.

– Гена, твою мать! – выдохнул Бис, с трудом проглотив водку. – Ты что делаешь?

– Посмотри какой урод! – недоумевал Кривицкий. – Спирт для нормальных пацанов зажал! Нет, говорит, у него. А чужую водяру хлещет как воду, не морщится, сука!

Егор прикрыл лицо руками, но через секунду уже думал: 'Да чего уж там? Прав Кривицкий!'

К гематоме на лице майора Шумейкина добавилось рассечение брови, которое тот получил кружкой после удара Кривицкого, а дальше вечер превратился в восторженный смерч-карусель, который ничто уже не могло остановить. Будто внутри атмосферного вихря в виде облачного хобота диаметром пять метров от кучево-дождевых облаков и до самой земли вокруг Егора проносились по кругу: санитарные носилки с начмедом, запряжённые носильщиками; фельдшер из КУНГа по соседству как оказалось из группы полковника Аистова, вызвавшийся починить бровь начмеда; мужественного и марциального вида вездесущий Кривицкий, в стельку пьяный Стеклов, явившийся из вольера с дрессированной минно-розыскной собакой, несколько подвыпивших солдат и довольный всем этим бардаком хитро улыбающийся Кубриков.

На сечку Шумейкина, который, кстати, как пациент проявил недюжую выдержку и стоическое терпение, наложили три шва обычными капроновыми нитками чёрного цвета, вымоченными в водке. По-братски расцелованный Кривицким на дорожку майор отправился обратно на тех же носилках, на каких прибыл. Скоро появились солдаты-носильщики, почему-то не желающие расставаться с больничным паланкином, которые тоже оказались нетрезвы, и Егор без труда догадался как это случилось.

– Товарищ прапорщик, отнесли, – доложили они по возвращению.

Егор уже не мог в этом участвовать.

– Хорошо, – мотнул головой Кривицкий. – Дуйте в дивизион.

– Зачем, товарищ старший прапорщик?

– Жену мне сюда доставьте!

Сапёры удивлённо переглянулись. Неожиданно выяснилось, что в артиллерийский дивизионе на должности медсестры служила жена Кривицкого, Ольга. В их семейной жизни был полный разлад, но Гена мечтал помириться, в отличии от Оли, которая желала развода. У пары был несовершеннолетний сын и Гена был противником, чтоб он рос безотцовщиной. Само собой солдаты вернулись ни с чем, и нетрезвый прапорщик отправил их снова с носилками за начмедом. Последним вечером уходящего года Кривицкий много пил, переживал за ребёнка и, призвав с собой подручных, что носили начмеда, покинул палатку со словами 'идём на артдивизион'. Этот поход обернулся обыкновенной бытовой разборкой, в результате которой Геннадия и солдат уложил лицом в жирную грязь молодой офицер-артиллерист по фамилии Крамаров, выпустив длинную предупредительную очередь в новогоднее чёрное небо, Кривицкого скрутили и сообщили Бису.

– Да что с тобой не так, Ген? – злился Егор.

– Ты мне скажи! – мотнул понурой головой Кривицкий, рассматривая ладони и очищая их от подсохшей глины. – Ты ж умный, вот и скажи, что со мной не так?

– Я не знаю, Ген!

– Мне тридцать три, у меня пенсия скоро…

– Это я уже слышал, – отмахнулся Бис.

– Мне вообще всё похуй!

– Это тоже давно не новость.

– Я вообще повар, а мне Крышевский сказал завтра идти на разведку, фугасы искать: из огня да в полымя. Будто я сапёром стал, когда меня перевели в сапёрную роту? Какой из меня сапёр, скажи?

– Почему Крышевский так сказал?

– Кубриков покидает фронт, а смены ему нет.

– Такое случается… Кстати, как ты к нам угодил?

– Переводом.

– А почему?

Кривицкий отмолчался.

– Молчишь? Не потому ли, что отпиздил начпрода? За что ты с ним так?

– Злой я тогда был.

– На него?

– Нет. Вообще.

– Мы все тут злые, что ж нам теперь друг другу физиономии чистить?

– Был повод.

– Какой?

– Не важно.

– Хотелось бы знать, Ген, а то набросишься с кулаками. Что за повод?

– Известно какой! В полевую кухню снаряд прилетел.

– Не прилетел, а разорвался рядом. Ты живой остался.

– А контузия? А стресс? А шок?

– А подполковник Гуртин здесь при чём?

– Не причём, – согласился Кривицкий.

– Вот тебе и ответ, – сказал Егор и замолк. – А помнишь, как ты из гречки торт испёк, когда ничего другого не было? Мы тогда тоже из города возвращались злые. Пролежишь на холодной земле всю ночь, а на утро тебе гречка…

– Так ничего другого не было, вот и готовил одну её.

– Знаю, что несладко приходилось.

– Это да. А вы норовили кулаками мне в рожу залезть.

– Злые были… Сейчас всё иначе.

– Согласен, – признался Кривицкий. – По жене пиздец как скучаю.

– Я тоже скучаю. Справляюсь же как–то.

– У тебя где жена?

– Дома.

– А у меня здесь. А я даже встретиться с ней не могу.

– Почему?

– Разводимся мы.

– Зачем?

– Так вышло, что не можем мы вместе, когда я возвращаюсь домой.

– А здесь можете?

– И здесь не можем.

– Сочувствую, конечно. Но может, всё наладиться?

– Не знаю.

– Идём уже в роту, полчаса до нового года осталось.