— Вот слов. Последний две строчки два раза с повышением голос. Поняли? Гломко. Пафасна.

Листка два. Один у Аньки. Она хоть и выучила песню, но трусит. А эти в шесть газ, у Вяземского очки прикольные, уставились.

На поле пушки грохотали,

Гвардейцы шли в последний бой,

А молодого капитана

Несли с пробитой головой.

По пушке вдарило картечью,

Прощай, гвардейский эскадрон!

Четыре трупа, два увечья

Им не пройти сквозь наш заслон.

Все флеши пламенем объяты,

Сейчас рванет боекомплект,

А жить так хочется, ребята,

Но выбираться сил уж нет.

Нас извлекут из-под обломков,

Поднимут на руки каркас,

И залпы тысячи орудий

В последний путь проводят нас.

И побегут тут почтальоны

Родных и близких известить,

Что сын их больше не вернется

И не приедет погостить.

В углу заплачет мать-старушка,

Слезу рукой смахнет отец,

И дорогая не узнает,

Каков у парня был конец.

И будет твой портрет пылиться

На полке пожелтевших книг —

В парадной форме, при наградах

И ей он больше не жених.

Анька спела вполне. На твёрдую четвёрку. А Виктор столько раз орал эту песню, начиная с танкового училища, и потом, встречаясь с друзьями на День Танкиста, что и не сосчитать. Так что лучше его только Чиж и мог сметь. Кох знал и первоначальный длинный вариант песни, может не так хорошо, но знал. И не стал его даже вспоминать. Слишком длинный. Начинает надоедать. У Чижа правильней. Песня не должна быть на десять минут.

У Глинки получилось подобрать мелодию быстро. А эффект не тот. Нужна гармонь. Песня специально под гармонь или аккордеон написана. Но, надо понимать мужичка с гармошкой вечером в Петербурге на улице не поймаешь.

— Анна Тимофеевна! Это вы написали? — Глинка прервал второе исполнение. По лицу слёзы рекой текут и то же самое у Вяземского. Он очки снял и уткнулся в платок.

— Это Са… сам дархан Дондук написал. Я только перевела с калмыцкого. А мотив его, — чуть опять не прокололась кикимора.

— Но это ведь гимн настоящий. Это уже завтра будут орать господа офицеры во всех полках. А конногвардейцы вас зальют шампанским. Это же про них песня. Я так понимаю. Только у них были гвардейские артиллерийские эскадроны. Да тяжело придётся Обезьяне. Против такого ни одно стихотворение не вытянет.

Глава 24

Событие шестьдесят второе

Самые лучшие актёры, конечно, у Диснея. Плохого актёра он просто стирает.

Альфред Хичкок

— Твоя гитала иглай? Гитала? Твоя тлень-блень? — дархан Дондук показал бестолочам великосветским, как на гитаре играют. Внешнеторговый Вяземский, к которому Сашка обращался, усиленно закивал головой, — Твоя язык есть? Можешь язык сказать⁈ Я не глухой. Моя — калмык. Моя не дулак.

— Да, дархан, я умею играть на гитаре, — снова затряс головой князь Пётр Андреевич.

— Холосо. Бели иглай. Следусий песня нузна гитал.

Анька еле сдерживалась, чтобы не засмеяться.

— Твоя сего молсать? Твоя втолой петь. Бистло,– отвлёк от смеха кикимору Кох.

Анька собралась и запела. Песня было по мотиву сложней. Зато слова переделывать вообще не надо. Словно её в 19 веке и сочинили. Где-нибудь на прошлой русско-турецкой войне. Кох её знал чуть хуже. Интересная штука память, когда не надо, дак пожалуйста, а как сядешь с ручкой… с пером к листу, так здрасьте вам, Марья Иванна. У Коха в машине флешка была воткнута в радиолу, ну или как там сейчас у машин это устройство называется. И там первым был записан альбом военных песен в исполнении Максима Леонидова «Давай закурим». Если честно, то лучше Леонидова эти песни никто не пел. Жаль бросил он это дело. Военных песен больше того десятка, что он исполнил. Мог бы и второй альбом записать. Так вот, в этом альбоме первой песней стояла песня: «Эх, дороги… Пыль да туман». Что-то в радиоле сбоило, но некритично. Просто как зажигание включаешь, так она играть не с прерванного места, а всегда с первой песни начинала. Так что эти «Дороги» Виктор Германович прослушал сотни раз. Ну, и не жалко. Песни-то отличные. Сейчас так не умеют. Кончились и поэты, и композиторы.

Так вот, сел Сашка песню записывать и кердык. Словно случайно один раз услышал. Тогда Кох тактику сменил, взял все вспоминающиеся кусочки записал. Пошёл, попрыгал на скакалке, поотжимался, опять вернулся к листку, вспомнилось ещё два кусочка. И так весь день. И на следующий. Дальше лучше. Стал напевать уже приличные кусочки и тогда память начала выдавать недостающие слова. В одном месте всё же пришлось слова заменить. «твой дружок» скорее всего анахронизм. «Твой товарищ» лучше. Ещё день ушёл на то, чтобы Аньке мелодию и скорость передать. Она вечно торопилась. Ну, терпение и труд. Хотелось бы и больше времени и музыканта настоящего под рукой. Но уж чего нет, того нет.

Анька зажмурилась и начала:

Эх, дороги…

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Знать не можешь

Доли своей:

Может, крылья сложишь

Посреди степей.

Вьется пыль под сапогами —

степями,

полями, —

А кругом бушует пламя

Да пули свистят.

Эх, дороги…

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Выстрел грянет,

Ворон кружит,

Твой товарищ в поле

Неживой лежит.

А дорога дальше мчится,

пылится,

клубится

А кругом земля дымится —

Чужая земля!

Эх, дороги…

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Край сосновый.

Солнце встает.

У крыльца родного

Мать сыночка ждет.

И бескрайними путями

степями,

полями —

Все глядят вослед за нами

Родные глаза.

Эх, дороги…

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Снег ли, ветер

Вспомним, друзья.

…Нам дороги эти

Позабыть нельзя.

Сашка смотрел как поёт Анька. Ну, гораздо хуже, чем первую. Гораздо. Вроде песня простая. Волнуется. Первый раз одна поёт. Там в квартире Радищева втроём пели, ещё Ванька напросился, услышав удивительную вещь. Хоть отправляй сейчас за ним. И тут вдруг Сашка понял, что ни Глинка, ни Вяземский не играют. Сидят с открытыми ртами, и не отрываясь пялятся на Аньку.

— Эй, твоя иглай. Слушай, твой куцер скази, мне ехать. Там палень Ванька. Его сюда.

— Отправить карету за вашим слугой Ванькой? — очнулся Вяземский. — Зачем?

— Плохо петь. Волновайся. Нот не уметь. Ты не играть. Быстло петь. Ванька нузен. Он с ней петь. Быстло надо. Влемя узе.

— Хорошо. Я сейчас. Мишель, вы пока один начинайте. Пару минут, — а чего круто. Это сейчас целый замминистра побежал просьбу (или приказ) Дондука исполнять.

— Анна Тимофеевна, песня великолепна, даже лучше первой. Вы, правда, чуть торопитесь. Не волнуйтесь. Давайте попробуем первые строчки, и я мелодию подберу.

Спела кикимора лучше, может и не нужен Ванька? Кох послушал, как Глинка пытается подобрать мелодию. Ерунда, в смысле не подбирает плохо, а ерунда, можно не спешить. Без них этот праздник точно не состоится. Пусть развлекаются там пока.

Вернувшийся Пётр Андреевич сначала послушал, как первый куплет поёт Анна Тимофеевна, мычит, задавая ритм, дархан и звенит на клавесине Глинка, а со второго тоже включился. За этим занятием их и застукал Пушкин. Он поднялся на третий этаж, видимо, на звуки клавесина, и встал в дверях, замерев с открытым ртом.

— Александр Сергеевич, а мы тут плюшками балуемся, — увидел поэта Вяземский. Ну почти.