Мне кажется, что я и так позволил тебе слишком много, _________! Думаю, что тебе незачем продолжать дальше свои предположения. Пришло время рассказать тебе, что на самом деле происходило в Рейнсбурге.

После 1663 года я редко бывал у Франса ван ден Эндена и никогда больше не ночевал у него дома, потому что он писал памфлеты, в которых призывал к реорганизации власти, и хотя он и не подписывался под ними, все знали, кто их автор, и для властей подозрительными становились не только он и его семья, но и его друзья. Он выдвигал идеи свободного общества и необходимости политических реформ, подавал петиции с требованием освободить от налогов жителей части Нидерландов, провинции Новая Голландия, находившейся на континенте, отделенном Атлантическим океаном, и в то же время написал и опубликовал Конституцию Новой Голландии из 117 статей, что, как говорили, вызвало гнев голландского правительства. В брошюре «Либеральные политические предложения и размышления о государстве» он предложил, чтобы членов правительства выбирали из народа, говоря, что представители простого народа, «рыбаки и проститутки лучше других могли бы заботиться о государственной экономике».

Весной 1663 года я переехал из Рейнсбурга в Вурбург, деревню недалеко от Гааги. Я поселился в доме художника Даниэля Тидеманна на улице Керкстраат. Комната, в которой я жил, находилась на верхнем этаже, и в ней был балкон. Напротив дома стояла церковь, а из окна в задней части дома, выходившего на рынок, была видна пристань. В то время весь мой доход, не считая финансовой помощи друзей и совсем небольшой суммы, которую я зарабатывал, давая частные уроки, а этих денег мне едва хватало на парикмахера и на покупку табака, я получал от шлифования линз. Ел я все меньше. В месяц я выпивал литр вина, единственной крупной статьей расхода был табак.

Я часто ездил в Амстердам, чтобы навестить Симона де Фриса, но чаще Симон сам приезжал в Вурбург, особенно после того, как в мае и июне 1664 года его мать и брат умерли от чумы. Весной 1665 года я посетил Симона в Амстердаме и там заболел лихорадкой. Вернувшись в Вурбург, я несколько раз пускал себе кровь из вены, чтобы таким образом излечиться, но это не помогло. Тогда я стал принимать лекарство, которое готовили, смешивая равные количества розовых лепестков и сахара, добавляли воду и кипятили до получения густой массы. И потом, не знаю, от лекарства или сама собой, но лихорадка у меня прошла.

В том же году я закончил раздел «О происхождении и природе аффектов», третью часть книги, которую я тогда хотел назвать «Философия» и которую позже я переименовал в «Этику». И эту часть, как и предыдущие две, я отправил друзьям и дальнейшую работу над ними отложил, посвятив себя обработке материала, который я собрал для «Богословско-политического трактата».

В сентябре 1667 года умер Симон де Фрис. Перед смертью он попросил меня согласиться стать единственным наследником всего его имущества, но я отказался, потому что у него была сестра, которой, в отличие от меня, несомненно было нужно то, что он имел. В завещании он написал, что оставляет мне пятьсот гульденов, но я взял триста, потому что знал, что именно столько мне было необходимо.

Когда я закончил «Богословско-политический трактат» и отдал его в печать, я уехал из Вурбурга и переселился в Гаагу, где посвятил себя работе над «Этикой». Я снял комнату на чердаке дома вдовы Ван дер Верве, расположенного на берегу под названием «Тихая набережная».

«Богословско-политический трактат» был опубликован анонимно, на обложке не было указано ни имени автора, ни имени издателя. Лейпцигский профессор богословия Якоб Томазиус назвал неизвестного автора «посланником сатаны», а Регнер Мансфельд, профессор из Утрехта, сказал, что «родился антихрист, потому что только он один мог быть автором такой книги». Йоханнес Вреденбург из Роттердама написал целую книгу против «Богословско-политического трактата», он обвинял автора работы в фатализме и в том, что цель книги — распространение атеизма. Летом 1670 года суд реформатской церкви Амстердама направил Генеральному синоду предупреждение, в котором потребовал запретить распространение и влияние «опасной и безбожной книги», и сразу после этого аналогичное обращение в Генеральный синод доставил синод Гааги. К концу лета делегаты всех синодов решили, что «нужно запретить самую дьявольскую и самую богохульную книгу, когда-либо издававшуюся в мире», и потребовали сжечь ее. Голландский суд обратился к властям государства, настаивая на том, чтобы продажа книги была запрещена, а автор найден и заключен в тюрьму.

В феврале 1671 года Клара Мария ван ден Энден вышла замуж за Теодора Керкринка.

Когда я жил в доме Франса ван ден Эндена, я учил Теодора математике. Он родился в 1639 году в Гамбурге, куда его отца отправили изучать стратегию германской армии, а когда мы познакомились, он жил со своими родителями на канале Кейзерсграхт в Амстердаме. Потом он изучал медицину в Лейденском университете и во время учебы написал трактат по алхимии, который дал мне прочитать, прежде чем публиковать его, — и хотя все, кто читал его работу, говорили ему, что утверждение о том, что можно получить золото, смешивая сурьму и ртуть при определенных условиях, нужно доказать, он все-таки напечатал свое произведение. Потом его привлекло изучение человеческого тела, поэтому он купил два микроскопа, которые я сделал. Он особенно интересовался женскими гениталиями, и все заблуждения и предрассудки, которые были связаны с ними с самых древних времен, были опровергнуты в его работе «Наблюдения». Он всегда возбуждался, когда казнили преступницу-женщину, и на следующий день он шел в Theatrum Anatomicum и вскрывал труп на глазах любопытных зевак, наблюдавших, как Теодор, вместо того чтобы, как другие хирурги, рассматривать вены или внутренности, отдавался изучению женских половых органов.

Позже, в мае 1671 года, я переехал на самую окраину города, на Павильонсграхт. Я снял комнату на втором этаже дома, принадлежавшего художнику Хендрику ван дер Спейку. В то время у него и его жены Маргареты было трое детей, а позже у них родились еще четверо.

Летом 1672 года, когда продолжались нападения французской армии на голландские территории, когда Утрехт уже был завоеван Францией, ко мне в дом Хендрика ван дер Спейка явился один французский шпион и принес письмо, написанное Людовиком XIV. Французский король хотел, чтобы я поехал с человеком, который принес мне письмо и который должен был отвезти меня к нему в Утрехт.

Король-Солнце, как, по слухам, он сам себя называл, произвел на меня удивительное впечатление — он как-то странно кривил губы, когда говорил, на голове у него был парик, локоны которого он постоянно поправлял, а на лице — больше пудры, чем было истрачено пороха при завоевании всех новых французских территорий.

«Мой дорогой Цпиноза, вы станете моим новым Мольером, моим новым Расином…», — говорил он, идя по коридорам дворца, в котором до взятия Утрехта жило самое богатое семейство в городе, и размахивая руками. Потом он повернулся ко мне, изумленный, что я никак не реагирую, надул губы и спросил: «Вы ведь слышали о Мольере и Расине, не так ли?»

«Да, но я философ, а они пишут пьесы…»

«Ах, неплохо бы было мне иметь и философа при дворе, дорогой Збиноца…»

«Спиноза», — поправил его я.

«Верно, Спиноза», — и он кивнул, при этом его парик задрожал, как дрожат ветви дерева, которое трясут дети, чтобы с него упали плоды. «Если Расин и Мольер могут жить у меня при дворе, значит, могли бы и вы. И правда, там не хватает мудреца, мудрого человека вроде вас, милый Шпиноца, то есть философа, который бы говорил о Боге, о всяком таком величественном, ну, и обо мне, конечно. Ах, Жпиноса, было бы замечательно, если бы вы написали книгу обо мне», — он посмотрел на меня и, будто отвечая на выражение моего лица, сказал: «Нет, конечно, не только обо мне, Жпиноса, пусть это будет книга обо мне и о Боге».

«Вы знаете, меня считают богохульником, меня объявляют антихристом и посланником сатаны. Поэтому, если я напишу что-нибудь о вас и Боге, люди подумают, что я пишу о вас и сатане».