– Что это? – спрашивает Гардель.

– Задаток. В качестве залога, пока я не расплачусь с вами.

– Забирайте! – рычит капитан. – Мне он не нужен. Если не расплатитесь, неустойкой мне будет ваш череп. Велю выточить из него набор кофейных ложек.

Валенсия тянется за мешочком.

– Вы правы. Череп не хуже слоновой кости. У меня самого есть ножик для масла в память о друге, который меня разочаровал.

– Убирайтесь!

– Вы мне нравитесь, капитан…

– Исчезните…

В бешенстве Гардель нащупывает в темноте двуствольный пистолет.

– Как это будет на вашем французском? – спрашивает испанец уже в дверях.

– Что?

– Шарм, – восклицает тот, – именно! В вас есть тот же шарм, что в старых фрегатах, ещё до Семилетней войны. Великое время. Немного нас осталось, кто его помнит.

Гардель смахивает стволом графин, и тот разбивается об пол.

– Вон!

У лестницы Родриго Маркес Валенсия встречается с хозяином, Леоном Папийяром. Дверь Гарделя уже захлопнулась.

– Ну что?

– Всё превосходно, Капилляр, – отвечает испанец.

– Папийяр, сударь.

– Верно, Папийяр, а я как сказал?

– Кажется, был шум?

– Стакан разбился… По моей неловкости. Вы меня не проводите, Капилляр?

– Мне нужно кое-что сказать капитану.

Леон Папийяр в страхе вдыхает поглубже и стучит в дверь.

Валенсия начинает спускаться по вощёной лестнице. Оказавшись внизу, он кланяется Амелии Бассак:

– Мадемуазель!

Она приветствует его, прикрыв веки дольше обычного. Единственный известный ей вид реверанса.

Испанец поворачивается к юноше в белой рубашке и как будто ищет кого-то взглядом.

– Он скоро вернётся, – говорит паренёк.

– Нужно ехать, – вздыхает старик, озираясь. – Мы его не ждём.

– Ждём. Он вернётся.

Амелия видит, как старик колеблется, глядит на жёлтый бархат портьеры, потом на тёмную лестницу, потом на умоляющие глаза юноши. Наконец он принимает решение и посылает Амелии обаятельнейшую улыбку; так уже давно не улыбаются – в его взгляде безупречная пропорция досады и снисходительности. Старик тоже усаживается на скамью.

С первой секунды, как только вошла сюда, Амелия чувствует себя будто в театре.

– Капитан?

Наверху трактирщик Папийяр нырнул во мрак комнаты.

– Капитан…

– Оставьте меня в покое!

– Прошу прощения. Но я должен сообщить вам две вещи. Во-первых, ваша рабыня… Та женщина в конюшне…

Слышно, что Гардель задышал медленнее. Он поднялся в кровати. Папийяр продолжает:

– Говорят, она не выживет. И малыш тоже. Роды идут очень скверно.

Ворчание.

– Кто говорит?

– Моя кухарка, которая у половины города принимала роды.

– Где она, ваша кухарка?

– Она в порту. Но сейчас вернётся.

Гардель старается хранить спокойствие. Он не включил ту беременную в проданную испанцу партию. Она – из око. У неё мета песни, хоть уже много недель никто и не слышал, чтобы она пела. Он надеялся, что продаст её вместе с ребёнком уже во Франции и обогатится. Если она умрёт, это будет серьёзная потеря.

Деревянная нога капитана вновь упирается в пол. Нужно спуститься в конюшню, взглянуть, что ещё можно сделать.

– И есть ещё второе, – говорит Папийяр.

– Что?

– Второе – это…

В дверь стучат, и она распахивается прежде ответа.

– Это она, – договаривает Папийяр тише.

Молчание. Амелия вошла в комнату.

– Мадемуазель Бассак, – говорит Гардель.

Он соскочил с кровати. Он не знает, как умудрился тут же узнать её, когда свеча в восковой луже на столике уже почти не даёт света.

Амелия ничего не видит: темнота застала её врасплох. Гардель пользуется этим, чтобы спрятать назад ногу и повернуться выгодной стороной. Перед этой девушкой он не хочет показывать ни малейшей слабости.

– Ваш отец, мадемуазель, тоже в Сан-Доминго?

– Почему все кругом непременно говорят о моём отце?

Молчание.

– У вас здесь темно, – прибавляет она.

– Это всё Папийяр. Он боится зноя.

Хозяин подскакивает.

– Я?

– Вон, Папийяр! – приказывает капитан.

Амелия проходит вглубь комнаты. Она пропускает Папийяра: тот выходит, закрыв за собой дверь.

– В таможне мне сказали, что вы здесь, – говорит Амелия.

– Да. Я работаю.

– Я зашла узнать новости. Мы давно не получали от вас писем.

Она отдёргивает занавеску и закрепляет её сбоку. По полу разливается приглушённый свет. Гардель убрал пистолет за пояс, под камзол. Вокруг него поблёскивают осколки разбитого графина.

– Должно быть, письмо разминулось с вами, – говорит он.

– Жаль.

– Я отправил его, едва ступил на берег, как всегда и просит господин Бассак.

– Это прекрасно.

Амелия решила ничего пока не говорить о смерти отца. Пусть он в последний раз побудет ей опорой – прежде чем придётся всю жизнь опираться лишь на собственные силы.

– Весь товар продан, – говорит Гардель. – Последних пятнадцать негров, которых господин Бассак просил отложить для вашего имения в «Красных землях», я отправил кораблём на юг острова. Десять мужчин, пять женщин. Все отборные, без изъянов.

– Сам корабль там?

– Да. В Жакмеле. Возможно, уже отчалил обратно во Францию.

– Вам было приказано оставаться на борту до прибытия назад.

– Мой старпом Вожеланд завершит этот рейс. Причины я как раз объясняю в том письме, которое вы не застали. Наверняка оно уже у вашего отца. Он в Ла-Рошели?

– Я не знаю.

Она ответила не думая. Где её отец в эту минуту? Сейчас не время для богословских рассуждений.

– А как же учётные книги? – спрашивает она. – Кто их будет вести?

– Я оставил их Вожеланду. Во Франции он отчитается счетоводу Ангелику.

От этого имени тревога сгущается над Амелией лёгкой тучкой.

– В них не будет суммы последних сделок, – замечает она.

– Действительно. Завтра я отправлю все расчёты за последние дни. В частности, по сегодняшней утренней сделке.

– Сделке с кем?

– С одним испанцем. Он взял все остатки. Кроме…

– Кроме чего?

– Кроме одной женщины внизу…

– Я видела её в конюшне.

– Я не обязан говорить вам о ней, потому что она лично моя.

– И всё же расскажите.

– Я купил её за свой счёт на побережье Гвинеи.

– И что же?

– Предложил испанцу.

Гардель лжёт. Он никому не говорил о ней, но ему, похоже, пришла в голову мысль, как не потерять всё.

– Этот господин не захотел её брать, – продолжает Гардель. – Сказал, что не хочет рисковать, так как ребёнок ещё не родился. Испанцы не такие сентиментальные, как кажутся на вид. Они умеют считать деньги.

– К чему вы клоните?

– Я продавал ему беременную женщину, а значит, и тот самый риск заодно.

Он понижает голос:

– Открою вам мой секрет: единственный способ выиграть – не играть самому, а предоставить это другим.

– Сколько?

– Я готов был отдать женщину вместе с ребёнком за две тысячи французских ливров прямо сейчас или за три – после родов.

Гардель даже не заговаривает про око и мету песни. Нет времени. Он лишь надеется выгадать сколько-то денег, продав женщину, которая уже при смерти. А ощипать эту невинную голубку, которая на него смотрит, будет нетрудно. Он бормочет:

– Две тысячи, слышите? Это почти даром…

– Пятьсот!

– Что-что?

– Я куплю её за пятьсот ливров наличными, – звучит звонкий голос Амелии.

Гардель смотрит на неё. Да как она смеет?

Амелия собрана. Вид у неё как у маленькой девочки, которой дали монетку, чтобы она поставила на лошадь на Ньюмаркетском ипподроме.

Капитан переводит взгляд на входную дверь.

– Я сказал, две тысячи, мадемуазель Бассак.

– Пятьсот, – повторяет она.

Гардель знает, что в любую секунду может войти Папийяр и объявить, что роженица скончалась. Сделку нужно провернуть скорее.

– Полторы тысячи.

– Вижу, вы меня не поняли. Однако, неважно…