– Чего ты, Юра, мучаешься и бодаешься тут с чиновниками от медицины? – удивленно развел руками Рузаев. – Ты слишком увлекся лечением людей в последнее время. Конечно, это похвально, но по слухам эта ваша новая командирша – школьная подруга любовницы то ли мэра, то ли губернатора. Смотри, не лезь, пожалуйста, на рожон. Я тут подумал и вот что придумал: а что, если тебе к нам, в Туруханск? К нам от Красноярска тысяча шестьсот километров – никакие реформы туда никогда не доберутся. Заведованием как здесь, конечно же, я тебя не могу прельщать, скажу сразу. Больница у нас там небольшая, но такой специалист людям там, ой, как нужен! У меня вакансия терапевта никак не закрывается – пойдешь в терапевты? Будешь почти земским врачом…
Так Ерохин оказался в Туруханске. Прилетел он сюда в середине мая. В первую неделю, когда на новом месте всегда бывает очень тяжело психически, погода стояла прекрасная, и при этом еще не было гнуса, а иначе он, настоящий горожанин, скорее всего, вернулся бы назад в Красноярск. А так все «прелести» нового места навалились на него не сразу, а постепенно, давая время Юрию Всеволодовичу поднакопить духовные силы для преодоления следующего испытания. Но больше всего ему помогло то, что он сразу же, чуть ли не с первых дней впрягся в работу – больных было много, а врачей мало. Коллектив в больнице жил единой семьей – иначе в суровом крае было и невозможно, пожалуй. Так что, через четыре месяца Ерохин уже был уважаемым врачом и стал почти настоящим сибиряком, но уже не тем, кем он был в Красноярске.
У главного врача больницы имелась младшая сестра, которая была моложе Юрия Всеволодовича лет на пятнадцать и которая работала в администрации райцентра. Она улетела в свой северный отпуск в конце июня, а вернулась неделю назад. Все это время Евгений Павлович в дружеской беседе намекал ему время от времени об одиночестве сестры и о том, какая она замечательная женщина. Сестра Рузаева была действительно привлекательна. Муж у нее трагически погиб пять лет назад в тайге во время охоты, а единственная дочь училась в Москве на последнем курсе какого-то технического института. Ерохин все отлично понимал, что хочет сказать его старый друг, но не подавал виду, что догадывается о значении этих намеков. Он всегда молча выслушивал слова Евгения Павловича о его сестре и потом тактично переводил разговор на другую тему. Но вот вчера Рузаев объявил ему, что через три дня у его сестры день рождения, к тому же юбилей – сорок пять лет, – и что Ирина, сестра его, не любит шумных компаний, да и вообще не любит праздновать дни рождения, а посему юбилей будут отмечать в кругу семьи. У самого Евгения Павловича с супругой, так уж случилось, не было детей, и получалось, что круг их семьи – три человека. «И так как ты мой старый друг, – в конце продекларировал Рузаев, – то Ирина просила от ее имени пригласить тебя к нам на, как получается, семейный праздник. Никакие отказы и отговорки не принимаются, учти».
Вот и сидел сейчас Юрий Всеволодович, глядя на свой стакан чая, и думал о том, что все это глупо: в его годы пытаться строить новую семью. Он давно привык к одиночеству в быту, и ему было комфортно в этом пространстве осознанного сиротства. Нравилась ли ему Ирина как женщина? Безусловно – да, но ломать свой уклад он не хотел ни за что на свете. Поэтому час назад он решительно направился к кабинету главного врача, чтобы откровенно поговорить и все объяснить начистоту. Но главный бухгалтер больницы, которая что-то тихо обсуждала с секретаршей, с порога зашикала на него и шепотом поведала, что Евгений Павлович обсуждает бюджет больницы с Красноярском, и что разговор будет долгим. Удрученный ходом событий, Ерохин спустился на первый этаж к рентгенологу, с которым иногда любили поболтать о том о сем. Растерянно, даже машинально, рассматривая снимки, которые медсестра готовила для отправки врачам на завтрашний день, он вдруг обратил внимание на характерные обширные пятна на одном из рентгенограмм. «Странные засветы здесь, Николай Иванович, – обратилась она к рентгенологу. – Видимо, аппарат барахлит».
– Нет-нет, – остановил ее Юрий Всеволодович, – дело не в аппарате, а в пациенте.
Ерохин взял снимок и стал внимательно рассматривать его.
– Пришлите мне его ко мне завтра, – сказал он, обращаясь к Николаю Ивановичу. – Хотя, наверное, уже поздно его спасать…
– Так этот пациент вроде здесь где-то, – перебила его медсестра. – Мне из регистратуры Клавдия Петровна звонила и жаловалась, что, вроде бы, как раз он поставил ей ультиматум, что останется в больнице до тех пор, пока его не примет врач, и что утром у него последний теплоход.
– Тогда, если вас не затруднит, позвоните ей и скажите, пусть этот, – как его фамилия? Шадрин? – пусть этот Шадрин поднимется ко мне. Я буду его ждать до тех пор, пока он не придет ко мне.
Ерохин постучал ложкой о край бокала, стряхивая капельки уже остывшего чая, и задумчиво посмотрел в черную глазницу окна. Затем перевел взгляд на настенный календарь за текущий 2021 год: в красном квадратике значилось число 22, а над фото с забавными котятами – месяц – сентябрь. «Летят мои годы! Боже мой, как быстро летят!» – подумал он. Ход его хаотичных мыслей перебил тихий стук в дверь. В следующую секунду она отворилась, и на пороге показался незнакомый мужчина.
– Мне сказали, что вы примете меня, – невнятно и как-то робко пробормотал он, поздоровавшись с доктором.
Юрий Всеволодович удивленно уставился на него, все еще оставаясь под воздействием своих тягостных мыслей и запамятовав о некоем Шадрине, которого сам и попросил найти и прислать к нему срочно.
– Я не ошибся: вы – Юрий Всеволодович? Моя фамилия Шадрин…
– А-а, вот что! – перебил пациента Ерохин, вспомнив рентгеновский снимок, и, почему-то взяв с блюдца ложечку, запустил ее обратно в бокал с чаем. – Чаю хотите? Составьте мне компанию – грустно пить чай в Туруханске одному, знаете ли. Садитесь вот сюда. Вы не торопитесь?
Никита пристально посмотрел в глаза терапевту, поймав его изучающий взгляд, и сел на стул, стоящий чрез стол напротив него.
Ерохин включил чайник и, пока тот закипал, снова молча бросил взгляд опытного онколога на внешний вид Шадрина. В суровом, но измученном от тяжелой болезни лице Никиты Юрий Всеволодович вдруг увидел как бы себя: Бог миловал его в течение всей его жизни от серьезных физических недугов, но сейчас он такой же израненный и выбитый из своей привычной колеи человек – разве не так?
– Мне ненароком поведали, что вы недавно сюда переехали из Красноярска, – неожиданно для Ерохина вдруг разговор начал не врач, а пациент. – Тяжело, значит, нынче стало лечить людей в больших городах? Или же мешают лечить?
Механический, нечаянный, заданный вроде бы просто так невзначай вопрос невольно попал в самую больную точку души Юрия Всеволодовича; но при этом Никита спросил так, словно бы это был не мужчина, годившийся чуть ли не в сыновья, а его горячо любимый покойный отец. Вот также он спросил давным-давно у своего сына, когда узнал, что тот хочет стать доктором: «А хватит ли у тебя долготерпения лечить людей всю жизнь? Если считаешь, что да, то давай – вперед!»
Ерохина внезапно даже для самого себя прорвало. Ему до такой степени захотелось высказать все накопившееся в душе за последние полгода, что если он этого не сделает сейчас, то не решиться сделать уже никогда.
Никита сперва с некоторым удивлением (правда, на лице таежного охотник это никак не отразилось) стал слушать рассказ доктора о своем детстве. Но Ерохин, погрузившись в свои воспоминания, так живописно стал рисовать словами свое далекое прошлое, что Никита почти сразу увлекся историей жизни врача. Пристальный взгляд охотника, искренне принимающего его слова близко к сердцу, словно подталкивал и стимулировал к пространной исповеди всего своего жизненного пути, – Юрий Всеволодович все говорил и говорил, чувствуя, что на душе становится как-то легко и непривычно приятно. И только минут через сорок, когда Ерохин дошел до нынешнего своего пребывания в Туруханске и в горячке упомянул о том, что его старый друг хочет познакомить его со своей сестрой, внезапно замолк и виновато бросил взгляд на Никиту.
