1991-1992

Свеча погашена стоит.

Еще душа во власти сна,

но, слившись с тишиной, звенит

сквозь роспись зимнего окна

неяркий свет…

Покой и сон,

что в доме царствовали ночь,

глубокий вздох прогонит прочь.

Дождик каплет еле-еле,

на асфальте мокрый глянец.

Вот и кончилась неделя,

с ней – весны последний танец.

Лето выбрало ненастье

для победного парада.

Точно вестники несчастья,

туч угрюмые громады

проплывают крышам вровень.

Фонари включились рано,

все тревожно, но спокоен

я сегодня, как не странно,

как не ново чувство это

обворованному сердцу.

Это ты к любви и свету

мне души открыла дверцу!

Стало все намного проще

и не так уж безнадежно.

И от счастья плачет дождик,

что тебя любить мне можно.

1991

Серебристый лунный свет

по степной разлился гавани,

где становятся на рейд,

уходя в ночное плаванье

по бескрайности морей

именуемых Вселенная,

караваны кораблей.

Ввысь стремящиеся стенами

посеребряных бортов,

корабли, снимаясь с якоря,

рассекая волны снов,

мчат туда, где светит яркая

негасимая Звезда

над страной надежд грядущего…

Засыпают города,

вросши в тело их несущего,

сквозь пространство, времена,

земляного шара ветхого.

Спите, мирного вам сна

под серебряной расцветкою

колыбельщицы Луны!

Лики звезд в небесной ризнице

уж становятся бледны,

значит час рассвета близится,

значит скоро серебро

светом утренним омоется

и усталое перо

ненадолго успокоится.

1991

Только август, а в парке больничном

уж полно облетевшей листвы.

Не слышны щебетания птичьи,

вянут заросли сорной травы.

На аллеях все меньше прохожих,

серой пряжей ползут облака.

Лужи еле заметною дрожью

отражают полет ветерка.

Вот и все, вот и кончилось лето,

Скоро слякоть, дожди, холода…

Это, кажется, слышал я где-то?

Ну а, впрочем, так было всегда.

Дождь – не дождь, – холодящая морось,

и асфальт не намокнет никак.

Дни и ночи расходятся порознь,

всё быстрее сгущается мрак.

Лето будто спешит отрезвиться,

сбить засушливых полдней угар.

И слетают печальные птицы –

листья желтые на тротуар.

1991

Я сегодня не скоро

полюбил этот город,

он с утра ненавистен мне был.

Ни дождя и не снега,

просто хмурое небо.

Почему я его полюбил?

Потому ли, что вечер

обозначился встречей,

где готовят мне вкусный обед?

Или солнце свозь тучи

мне подбросило лучик?

Хоть и маленький, – все-таки свет.

1991

В лужах тонут отраженья

фонарей, прохожих, зданий.

Неживого измеренья

выдает существованье

ветра слабое движенье.

Водной глади колыханье

разбивает впечатленье

двух миров в один слиянья.

Мы – одни, они – другие,

хоть во многом и похожи,

эти планы городские,

эти профили прохожих…

И почти такой же ветер

им мешает нас заметить.

1991

Ранним утром в сентябре

дремлет парк в холодной дымке.

Отложив свою свирель,

дремлет ветер-невидимка.

Редко-редко с высоты

тополей поодиночке,

словно желтенькие точки,

сонно падают листы

на тетрадь осенних дней.

Травы, головы склоняя,

спят в подножье тополей,

в травах спит роса ночная.

Как ломающийся сук

не слышны сорочьи кличи –

птицы дремлют.

Спит добычи

не дождавшийся паук,

лишь колышется едва

меж ветвей паучья пряжа.

На лету уснул комар,

замерев в немом пассаже.

Двухэтажный старый дом

мирно дремлет на опушке.

В доме спят часы с кукушкой

на часу застряв седьмом.

Спит на кресле черный кот,

пряча нос мохнатой лапкой.

Отрешившись от забот,

тишиной укрыт, как шапкой,

мир живой и неживой

спит, как спится только в осень.

Лишь вращается по оси

тихо-тихо шар земной.

1992

Золотая кайма

на кофейном бокале.

Мы как прежде вдвоем

в этом сумрачном зале,

пьем густой аромат

субтропических зерен.

За окном стынет сад.

Он как будто бы болен

октябрем. Молчалив,

на земь сбросивши платья,

он совсем не красив,

он уж хочет в объятья

усыпляющих вьюг,

беспросветных метелей –

утаить свой недуг.

Но зима еле-еле

редким утром дохнет

и торопится скрыться.

Тонкий утренний лед

так недолго искрится,

первых солнца лучей

отражая остатки.

От дыханья ночей

тонут в матовом лаке

поутру стекла рам.

Но едва лишь светает,

отдаются слезам,

и уже не скрывают

потускневший пейзаж

поздней осени кисти,

где, как милая блажь,

неопавшие листья.

1992

Стыла осень, укутавши плечи

в палантин предрассветного неба.

Гасли звезды – небесные свечи,

занималось сияние Феба.

И к нему, лучезарному богу,

замерев в фиолетовой рани,

тополиная рать у дороги

протянула озябшие длани.

Тополя… Их ветвей арабески

на окрашенной в золото дали,

как внезапно ожившие фрески,

наступающий день рисовали.

1992

В день, когда городские сады

успокоятся, станут светлее,

разбросав золотые листы

по замерзшим аллеям,